Все хорошее когда-нибудь заканчивается – так вышло и с Медичи. Если Фердинандо II, несмотря на маменькино и бабушкино воспитание, умудрился вырасти нормальным человеком и даже вполне эффективным правителем (тот еще подвиг в ситуации, когда твоя страна давно уже превратилась в задворки Европы), то с его сыном Козимо III все оказалось совсем плохо.
На самом деле, дело уже давно к этому шло. Тенденция родниться с патентованной европейской аристократией доконала бодрый купеческий род Медичи в течение буквально полутора столетий. Уже во второй половине пятнадцатого века брак Лоренцо Великолепного с высокородной Клариче Орсини явил миру первого официально зафиксированного в семействе дурака – Пьеро Невезучего, а дальше все пошло только хуже. Привычка жениться на собственных кузинах закрепляла полученный генетический результат, и в итоге яркие, жизнерадостные плебеи Медичи постепенно превратились в типичный унылый аристократический род. Ни тебе гениев, вроде Великолепного, ни тебе выдающихся умов, вроде Козимо Старого, ни даже особо рьяных социопатов, вроде мулата Алессандро – одно только запредельное ЧСВ с гербами.
Строго говоря, уже начиная со времен Козимо I в этом некогда талантливом семействе рождаются, в лучшем случае, высокофункциональные посредственности, а в худшем – полные ничтожества. Вот таким ничтожеством оказался, к сожалению, и Козимо III.
Он был единственным выжившим из троих детей, которых молодой Фердинандо II с таким трудом наплодил от своей набожной кузины Виттории делла Ровере. Как мы уже знаем, аккурат после рождения Козимо Виттория обнаружила, что ее муж – богомерзкий содомит, и расплевалась с супругом на целых двадцать лет, так что мальчик долгое время оставался единственной надеждой династии.
В детстве эта единственная надежда еще худо-бедно походила на нормального ребенка: по свидетельству современников, будущий Козимо III любил верховую езду, охоту и прочие тогдашние виды спорта. Но, к сожалению, папа Фердинандо, фактически разойдясь с мамой Витторией, поступил как типичный папаша-алиментщик: забил на воспитание отпрыска, возложив эту почетную функцию на жену. Соответственно, Виттория, которая была, неполиткорректно выражаясь, тупой ханжой, начала воспитывать сына по своему образу и подобию. Когда Фердинандо (человек, в общем-то, очень неглупый) во время одного из своих редких приступов чадолюбия попытался робко вякнуть что-то вроде «а не пора ли мальчику получать нормальное образование – ну, знаешь, математика, там, астрономия, все такое…», мама Виттория грозно сказала: «Нет!!!», и мятежный папаша, убоявшись семейного скандала, в очередной раз самоустранился. А образование Козимо ограничилось исключительно богословскими материями – на радость набожной мамочке.
Наконец, когда Козимо стукнуло уже семнадцать, папа Фердинандо решил поближе познакомиться со своим наследником – и пришел в ужас. Любимым занятием наследника оказалось оббивание лбом церковных полов перед чудотворными статуями, а также регулярные паломничества по святым местам. В свободное от этих увлекательных занятий время Козимо читал ужастики жития раннехристианских мучеников, а потом с упоением делился с окружающими душераздирающими подробностями прочитанного.
Фердинандо схватился за голову. История повторялась: сам он в свое время, лишившись отца в одиннадцать лет, оказался под контролем своей маменьки, Марии Магдалены Австрийской – такой же чокнутой религиозной фанатички, как и его жена. Но у Фердинандо хватило ума и характера выбраться из-под маменькиного влияния, а вот Козимо этими качествами природа явно обделила.
Впрочем, Фердинандо был оптимистом. Положение еще можно спасти, решил он – и побежал мириться с женой, чтобы как можно быстрее зачать запасного наследника. Жена внезапно согласилась, и вскоре на свет появился младший брат Козимо – Франческо Мария.
С другой стороны, на старшем сыне великий герцог тоже отнюдь не собирался ставить крест. Пораскинув мозгами, он решил женить Козимо: а вдруг молодая красавица-жена расшевелит этого набожного зануду – глядишь, и на человека похож станет!
Жену для сына Фердинандо действительно выбрал писаную красавицу, да еще и королевских кровей – Маргариту Луизу, дочь покойного Гастона Орлеанского, кузину действующего короля Франции Людовика XIV и единокровную сестру Анны Марии Луизы, герцогини де Монпасье, широко известной как Великая Мадемуазель.
Кто читал в детстве «Анжелику», может вспомнить эпизод, когда Анжелика знакомится в Сен-Жан-де-Люзе с Великой Мадемуазель и одалживает ей своего парикмахера:
— Разве вы не заметили, что я в трауре? Я только что потеряла отца.
— О, я глубоко вам сочувствую…
— Мы так ненавидели друг друга и столько ссорились, что это еще больше усиливает мое горе. И как это ужасно — носить траур во время празднеств! Зная злобный характер моего отца, я подозреваю, что он…
Не договорив, она закрыла лицо картонным колпаком, который ей подал Бине, так как он стал обильно посыпать голову своей клиентки душистой пудрой. Анжелика чихнула.
— …я подозреваю, — вынырнув из-под колпака, закончила дама, — что он сделал это мне назло.
— Назло? Что назло, сударыня?
— Умер, черт побери! Ну ладно, ничего не поделаешь! Я ему прощаю. Что бы обо мне ни болтали, но у меня всегда была нежная душа… Сударыни! Сударыни! Этот человек должен обязательно завить малышек.
Из соседней комнаты, где болтали фрейлины и горничные, с трудом вытащили «малышек», которые оказались двумя девочками-подростками.
— Это ваши дочери, сударыня? — поинтересовалась Анжелика.
— Нет, мои сестры. Они невыносимы. Посмотрите на младшую, у нее только и есть хорошего, что цвет лица, так она ухитрилась дать себя покусать мошкам, как их там… комарам… и вот, пожалуйста, вся опухла. И еще она без конца ревет.
— Наверно, тоже горюет по отцу?
— Ничего подобного! Просто ей слишком много твердили, что она выйдет замуж за короля, даже называли «маленькой королевой». А теперь она в обиде, что он женится на другой.
В общем-то, в этом отрывке у Голон очень многое – чистая историческая правда. Пламенный ебанат пассионарий Гастон Орлеанский, младший, любимый и вусмерть избалованный сынок Марии Медичи, всю жизнь не вылезавший из заговоров против своего старшего брата-короля, а потом и против коронованного племянника, действительно умер в 1660 году – к вящему облегчению практически всей своей родни. У него остались четыре дочери: одна от первого брака – та самая Великая Мадемуазель (не меньший пассионарий, чем ее папаша) и еще три от второго – Маргарита Луиза, Елизавета Маргарита и Франсуаза Мадлен.
Великая Мадемуазель была очень привязана к своим младшим сводным сестрам и действительно везде таскала их за собой. Единственная неточность – Маргарита Луиза, давшая «покусать себя мошкам», была не младшей, а, наоборот, самой старшей из трех дочерей Гастона от второго брака. Одно время ее и в самом деле планировали выдать замуж за юного Людовика XIV, но Анна Австрийская, которой никуда не вперлось лишний раз возвышать мужнину родню, с помощью Мазарини переиграла этот проект и женила Людовика на своей племяннице, испанской инфанте Марии-Терезии. Так что пятнадцатилетней Маргарите Луизе в 1660 году и впрямь было о чем плакать.
Три младших дочери Гастона Орлеанского: слева направо – Елизавета Маргарита, Маргарита Луиза и Франсуаза Мадлен (Луи-Эдуар Риу):
Вот эту вот бывшую королевскую невесту Фердинандо II и выбрал в жены своему отпрыску – не учтя, однако, что в смысле буйного темперамента и прочей пассионарности Маргарита Луиза недалеко ушла от своего покойного папеньки и знаменитой старшей сестры.
Впрочем, поначалу юная мадемуазель Орлеанская была очень даже не против выйти замуж (ну а что ж делать, если с кузеном-королем не срослось). Но когда выяснилось, что внешностью ее жених, мягко говоря, не блещет, а еще к нему вдобавок прилагается будущая свекровь – занудная ханжа, Маргарита Луиза устроила подростковый бунт. Она экстренно влюбилась в другого своего кузена – Карла Лотарингского, и этот бурный роман прогремел на весь французский двор. Тем не менее, увидав, как кузина вешается к Карлу на шею, кузен-король грозно заявил: «Никаких Карлов!», и 19 апреля 1661 года Маргариту Луизу выдали замуж за Козимо. Брак по доверенности состоялся в Лувре, после чего дядя жениха, принц Маттиас Медичи, забрал невесту, чтобы отвезти ее во Флоренцию. Романтически настроенный Карл попытался было навязаться им в попутчики в этом свадебном путешествии, однако в Марселе его вежливо отшили под каким-то благовидным предлогом, и приунывшая Маргарита Луиза отправилась к жениху, так сказать, с окончательно разбитым сердцем.
А тем временем набожный Козимо в преддверии грядущей встречи с невестой несколько оживился и даже начал проявлять бездуховный интерес к своей внешности. Чтобы не ударить лицом в грязь, он приоделся по последней французской моде – что, впрочем, особо не помогло: толстый скучный юноша с отвисшей губой и выпученными глазами, разодетый в новомодные рюшечки и кружева, произвел на Маргариту Луизу самое отвратное впечатление. Зато сама она очень понравилась своим будущим подданным. У флорентийцев зародилась надежда, что молодая и красивая французская принцесса внесет оживление в жизнь тосканского двора, где стараниями богомольной герцогини Виттории мухи со скуки дохли.
Как оказалось, они жестоко ошиблись. Оживление-то Маргарита Луиза, конечно, внесла, но не совсем то, на которое рассчитывали. Унаследовав от покойного батюшки фамильную истеричность, она начала свою семейную жизнь с того, что закатила скандал, требуя, чтобы нелюбимый муж отдал ей драгоценности тосканской короны. Козимо в ответ начал мямлить, что, дескать, не имеет соответствующий полномочий – и тут все тридцать две тысячи квадратных метров палаццо Питти единомоментно содрогнулись от сверхзвуковой истерики, устроенной супругой наследника. Выцыганить драгоценности Маргарите Луизе в тот раз так и не удалось, зато флорентийцы воочию убедились, что подарочек из Франции им привезли еще тот.
Дальше все пошло еще хуже. Козимо, судя по всему, какое-то время был искренне влюблен в свою жену (впрочем, что возьмешь с человека, который, похоже, впервые в жизни увидел живую голую женщину), но Маргарита Луиза не переносила своего занудного мужа на дух, о чем и не стеснялась регулярно ему сообщать. Однажды, по ее мнению, словесных разъяснений не хватило, и когда муж в очередной раз решил навестить ее в супружеской спальне, она попыталась разбить ему голову бутылкой.
Естественно, эти будни маргиналов супружеские неурядицы не радовали никого – ни Козимо, от уныния снова погрузившегося в свои религиозные хобби, ни Маргариту Луизу, которую судьба связала с человеком, который ей нафиг не был нужен, ни герцога Фердинандо, который наконец-то понял, каким трындецом обернулся его старательно выпестованный династический план. Что же касается герцогини Виттории, то та, надо понимать, ненавидела бы любую невестку, видом и поведением хоть немного отличающуюся от монахини, а уж про раскрепощенную Маргариту Луизу и говорить нечего. Это, само собой, вносило свои неповторимые нотки в атмосферу перманентного домашнего скандала – хотя, впрочем, этот семейный трындец уже ничто не могло испортить.
Герцогиня Виттория (Карло Дольчи):
Некоторое затишье наступило, когда Маргарита Луиза забеременела. На третьем году брака она родила сына, которого назвали в честь дедушки по отцовской линии – Фердинандо. В общем-то, Маргарита Луиза не слишком любила детей и, главное, не особо их хотела (по крайней мере, от Козимо уж точно), но к Фердинандо она хотя бы питала что-то более-менее похожее на материнские чувства – в отличие от своих последующих отпрысков. Однако когда молодая мать окончательно оправилась от родов и новых ощущений, скандалы в семье возобновились пуще прежнего. Маргарита Луиза принялась строчить письма в Версаль, к кузену-королю, умоляя расторгнуть ее брак, но Людовик XIV был тверд как скала и в конце концов написал родственнице, чтобы та оставила его в покое: не до вас, мол, кузина, вышли замуж – вот и сидите теперь в своей Тоскане!
Получив от ворот поворот, Маргарита Луиза пустилась во все тяжкие. Она всегда была транжирой, а теперь и вовсе начала сорить деньгами направо и налево – чем, естественно, вызвала глубочайшее неудовольствие мужниной родни. Затем она попробовала снова провернуть свою затею с драгоценностями тосканской короны. Ей удалось-таки под каким-то предлогом выманить эти несчастные драгоценности у Козимо, после чего она попыталась переправить их к себе на родину, во Францию, однако дело закончилось пшиком – муж со свекром успели перехватить контрабандную посылку.
«Ах, так?!» – возопила неукротимая принцесса – и ударилась в провокацию. В ее покои открыто зачастили французские конюхи, французские повара и прочие соотечественники мужского пола, набранные в свиту еще в благословенном Париже. Не то чтобы супруга Козимо действительно намеревалась устраивать себе египетские ночи с простолюдинами – просто ей демонстративно хотелось сделать перед мужем и его родственниками вид, что так оно и есть.
В довершение всего, в какой-то момент Маргарита Луиза снова вспомнила о любви всей своей жизни – кузене Карле Лотарингском и начала бомбардировать письмами уже его, приглашая навестить ее, безутешную, в этой гнусной тосканской дыре. Медичи, скрипя зубами, согласились на визит Карла, но, как ни странно, все прошло более-менее прилично. Однако когда Карл, погостив немного, уехал домой, Маргарита Луиза начала строчить ему вслед уже настолько откровенные послания, что герцог Фердинандо распорядился перехватывать невесткину корреспонденцию к чертовой матери – из опасения, что это эротическое писево может попасться на глаза кому-нибудь постороннему.
Кузен Карл (неизвестный художник):
Что же касается Козимо, то он, окончательно погрузившись в депрессию от такой семейной жизни, нашел себе новую отдушину – начал много и вкусно ЖРАТЬ. В результате этого хронического переедания фигура наследника герцогского престола (и без того весьма внушительная) стала расплываться не по дням, а по часам. Единственным, что не давало Козимо окончательно превратиться в шар, были обязательные церковные посты – жратва жратвой, но свои благочестивые увлечения Козимо не оставлял и честно постился, бил поклоны и таскался по религиозным процессиям каждый раз, когда этого требовал неумолимый церковный календарь.
Как ни удивительно, но в перерывах между неприличными письмами и битьем поклонов супруги умудрились заделать еще одного ребенка. Когда в начале 1667 года Маргарита Луиза обнаружила, что снова беременна, она впала в ярость: ладно уж маленький Фердинандо, но снова рожать детей от этого жирного Козимо?! Да ни за что! Чтобы вызвать выкидыш, она решила каждый день галопом скакать на лошади (что ни говори, тяжело жилось женщинам до изобретения нормальной контрацепции :-(((). Но, к ее огромному огорчению, эмбрион оказался живуч, как Терминатор, и в августе 1667 года на свет божий появилась совершенно здоровая девочка. Мать назвала ее Анной Марией Луизой – в честь своей старшей сестры, Великой Мадемуазель, после чего раз и навсегда положила на дочь с прибором, отдав на попечение нянек и гувернанток.
Брат и сестра – маленькие Фердинандо и Анна Мария Луиза с гувернанткой (снова Сустерманс):
Рождение нежеланной дочери вызвало новый виток (да сколько ж можно уже, а?) скандалов между супругами. После родов Маргарита Луиза заболела оспой – к счастью, в легкой форме, но следы на лице все-таки остались. Естественно, каждую оспинку она ставила в вину никому иному, как своему мужу: вот не лез бы он к ней с этим дурацким деторождением, так наверняка ничего бы не было!
В конце концов, измочаленный этим домашним адом герцог Фердинандо принял волевое решение: сыну и невестке нужно некоторое время пожить отдельно. Не расторгнуть брак, конечно, а просто приличненько пожить в разных местах, сохраняя весь необходимый декорум. Ну и, кстати, Козимо, будущему наследнику великогерцогского престола, уже целых двадцать пять лет стукнуло, а он до сих пор еще чурбан неотесанный: самое время съездить в образовательное путешествие по Европам. Одному, конечно. Без жены.
Козимо, невзирая на всю свою лень и инертность, противиться папенькиному приказу не стал. (Похоже, он и сам давно уже с радостью свалил бы куда-нибудь подальше от истеричной супруги, да только ума самостоятельно придумать подходящий предлог не хватило).
В общем, осенью 1667 года двадцатипятилетний наследник тосканского престола отбыл в Тироль, где какое-то время погостил у своей тетки Анны де Медичи, эрцгерцогини Нижней Австрии. Затем доплыл по Рейну до Амстердама, где ему устроили экскурсию по мастерским самых известных художников и даже познакомили с самим Рембрандтом, а потом, завернув по дороге в Гамбург, вернулся домой. Дома, однако, его встретил все тот же привычный семейный трындец, и Козимо, несколько воспрянувший духом за время своей турпоездки, снова погрузился в апатию.
Однако герцог Фердинандо был человеком упрямым. Сынок, сказал он, тетя и Рембрант – это, конечно, хорошо, но поездка всего на полгода – это чепуха какая-то, а не поездка. Отправляйся-ка ты снова в путешествие – вон, сколько еще стран не осмотрено и сколько родни не проведано, да смотри, раньше, чем через год не возвращайся!
Сказано – сделано. Козимо послушно взял под козырек и в сопровождении многочисленной свиты отправился по морю в Испанию, где его дальний кузен, король Карл II, милостиво удостоил его личной аудиенции. Правда, Карлу II на тот момент было всего восемь лет, и из-за фирменного габсбургского внутрисемейного скрещивания он с рождения был физическим и ментальным инвалидом, но все равно честь была велика. (На самом деле, конечно, интересно, о чем вообще могли общаться эти два разновозрастных праправнука императора Фердинанда – если учесть, что один страдал врожденной умственной отсталостью, а второй, честно говоря, тоже интеллектом не блистал…).
Карл II Испанский (Хуан Карреньо де Миранда):
Погуляв по Пиренейскому полуострову, Козимо отправился в Англию. Судя по всему, путешествие пошло ему на пользу: Сэмюэл Пипс, бывший свидетелем его приезда в Лондон, описывает тосканского принца как «очень веселого и добродушного человека». В Лондоне Козимо и впрямь оживился: бодро осматривал достопримечательности, веселился на устроенных в его честь королевских приемах и сам устраивал ответные приемы – ну и вдобавок познакомился с Ньютоном, Бойлем, Робертом Гуком, а также изобретателем «арифметической машины» Сэмюэлом Морландом (через несколько лет Морланд пришлет один из своих счетных девайсов в подарок Козимо во Флоренцию).
«Новый инструмент для умножения» Морланда, 1666:
По дороге домой Козимо заехал во Францию – познакомиться с кузеном по жене, Людовиком XIV, и с тещей, Маргаритой Лотарингской. Внезапно чудо продолжилось: по свидетельству современников, он «с блеском рассуждал на самые разные темы и обнаружил близкое знакомство с образом жизни всех европейских дворов» – какая впечатляющая разница с прежним Козимо-тюфяком, который на любые темы, кроме еды и своих любимых христианских мучеников, и двух слов связать-то не мог! Наверное, продлись путешествие еще годик-другой, и Козимо окончательно бы превратился в нормального человека, но, увы, пришла пора возвращаться: папа Фердинандо стал совсем слаб здоровьем.
Вышеуказанная слабость привела к тому, что через полгода после возвращения наследника Фердинандо скончался от апоплексического удара. Надо полагать, умер он с чувством выполненного долга: старший сын, святоша и тюфяк, наконец-то стал светским человеком, невестка временно прекратила бесоебить, ну и великое герцогство Тосканское пребывало во вполне приличном состоянии. Пускай Тоскана давно уже превратилась в политическую жопу мира, но это была вполне благополучная и даже, с некоторой натяжкой, процветающая жопа. Экономика функционировала, торговля – тоже, и даже последствия чумы (той самой, ссылаясь на которую Галилей в свое время пытался отмазаться от поездки на судилище в Рим) в конце концов удалось преодолеть (кстати, не без помощи личных средств Медичи: Фердинандо и его братья, не скупясь, раздавали всем нуждающимся милостыню из собственного кармана, за что заработали уважение народа и бонус в карму).
Ну и к тому же, в плане внешней политики герцог Фердинандо придерживался весьма разумной тактики под кодовым названием «Не можешь – не лезь». Понимая, что на дворе уже далеко не та эпоха, когда Флоренция могла диктовать свои условия едва ли не всей Италии, он так аккуратно лавировал между крупными международными игроками, что за время его герцогствования Тоскана встряла всего в один вооруженный конфликт – когда папа Урбан VIII решил оккупировать крошечное графство Кастро, расположенное у ее границ. В итоге тосканские вооруженные силы успешно вышибли папу из графства, но когда Фердинандо подсчитал, в какие немеренные бабки ему обошлась сия блистательная победа, он пришел в такой ужас, что более ни в какие войны не вписывался.
В общем, базу для своего молодого преемника покойный герцог приготовил неплохую – может, конечно, и не блестящую, но бывают и похуже. Наверное, если бы бедняга Фердинандо мог знать, что правление его наследника будет не только самым долгим, но еще и самым позорным за всю историю Медичи, он цеплялся бы за жизнь и руками, и зубами, лишь бы только воспрепятствовать такому повороту событий. Но Фердинандо ничего не знал, поэтому умер спокойно. Так что мир его праху: забегая вперед, скажу, что это был последний приличный великий герцог Тосканский.
Фердинандо II (и опять Сустерманс):
Однако вернемся к Козимо. Как вы, наверное, уже догадываетесь, живительного эффекта от путешествия надолго не хватило: после смерти отца новоиспеченный великий герцог снова впал в свою привычную умственную спячку, и бразды правления перехватила набожная, но бойкая маменька Виттория. Вообще-то, их с удовольствием перехватила бы и Маргарита Луиза, но у французской соплячки кишка была тонка состязаться со старой матерой герцогиней. Когда супруга Козимо потребовала, чтобы ее наравне со свекровью включили в состав Тайного Совета (фактически, тосканского кабмина), свекровь, змеино улыбаясь, заявила невестке, что это слишком тяжкое бремя для молодой мамочки – вон, пусть лучше детьми занимается.
Маргарита Луиза едва не рехнулась от ярости. Заниматься детьми – это вообще последнее, что входило в ее планы в этой жизни. Как пишет Актон, уже в первый год правления Козимо III противостояние между его женой и матерью достигло такой степени, что, по свидетельствам очевидцев, «палаццо Питти стал обителью дьявола, и с утра до полуночи были слышны только шум борьбы и ругань».
Несмотря на эту архипозитивную обстановку в следующем же году Козимо и Маргарита Луиза снова произвели на свет сына (вот черт их знает, как они умудрялись со всеми этими сварами успевать делать детей). Маргарита Луиза назвала ребенка Джан Гастоне (в честь своего отца Гастона Жана Батиста Орлеанского, а также своего рано умершего брата Жана Гастона) и, положив на новорожденного тот же прибор, что и на старшую дочь, снова ринулась в битву с мужем и свекровью.
Правда, на этот раз молодая герцогиня решила сменить тактику. Она снова начала забрасывать своего кузена-короля письмами, но на этот раз уже на другую тематику. Ах, ваше величество, писала Людовику Маргарита Луиза, дни мои почти сочтены, у меня спидорак злокачественная опухоль груди, пришлите, пожалуйста, хорошего французского врача! Ну, хорошо, ответил Людовик XIV – и послал во Флоренцию Айо-старшего, личного врача своей покойной матери, Анны Австрийской (у которой, в отличие от Маргариты Луизы, к сожалению, действительно был рак груди).
Прибыв на место, Айо осмотрел пациентку и вынес вердикт: ее герцогское высочество изволит маяться дурью страдает самой обычной доброкачественной опухолью, которая прекрасно поддается лечению на тосканских термальных курортах. В ответ на истошные крики пациентки о спидораке «Нет-нет, лишь воды Франции могут меня спасти!!!111» (ради чего, собственно, вся эта интрига и затевалась) нечуткий врач только пожимал плечами и продолжал твердить о местных термальных источниках, никак не желая войти в положение самой больной в мире герцогини.
Смирившись, в конце концов, с тем, что ничего полезного из этой затеи не выйдет, Маргарита Луиза пошла ва-банк: захватив с собой свиту в количестве полутора сотен человек, она выехала на фамильную виллу Медичи в Поджо-а-Кайяно (якобы под предлогом посещения тамошних святых мест) и, окопавшись там, выставила мужу ультиматум: либо он вотпрямщас отпускает ее домой, во Францию, либо она будет сидеть в этом чертовом Поджо-а-Кайяно до морковкиного заговенья, но во Флоренцию не вернется никогда и ни за что. Козимо, в свою очередь, осатанев от новой проделки супруги, ответил ей: «Ну и сиди!» – и для пущей строгости отправил на виллу вооруженную охрану, чтобы та держала там мятежную герцогиню под домашним арестом.
Длилась эта волынка целых два года. Немного поостыв, Козимо призвал на помощь старую гувернантку своей супруги – мадам дю Деффан. Это был старый проверенный способ: если не считать короля Людовика и Великую Мадемуазель, мадам была единственным человеком, имевшим хоть какое-то влияние на Маргариту Луизу: ей уже приходилось несколько раз увещевать свою бывшую подопечную, дабы та помирилась с мужем. Но гувернантку задержали во Франции дела, а тем временем судьбой своей кузины наконец-то заинтересовался Людовик XIV. Пускай Маргарита Луиза уже сидела у него в печенках со своими семейными разборками, но все-таки она его кровная родственница, а сажать под домашний арест родственников его христианнейшего французского величества – это, извините, уже откровенное хамство!
Между Людовиком и Козимо завязалась бурная переписка. Людовик требовал, чтобы Козимо выпустил Маргариту Луизу из Поджо-а-Кайяно, а Козимо в ответ просил Людовика сделать как-нибудь так, чтобы Маргарита Луиза наконец-то начала вести себя прилично. Однако сотворить такое чудо было не под силу даже Королю-Солнце, и в конце концов даже недалекий Козимо это понял. В итоге стороны договорились по-хорошему: супруги формально сохраняют брак, но Козимо отпускает Маргариту Луизу на все четыре стороны во Францию, оставив у себя детей и назначив жене пенсион в 800 000 ливров. В свою очередь, Маргарита Луиза отказывается от титула французской принцессы крови и отправляется на жительство в аббатство Сен-Пьер на Монматре, где к тому времени уже поселилась ее младшая сестра Елизавета Маргарита, вдовствующая герцогиня де Гиз.
Маргарита Луиза, формально все еще великая герцогиня Тосканская (внезапно не Сустерманс, но кто-то из его круга, чувствую, придется о Сустемансе как-нибудь поговорить подробнее):
Узнав о результатах переговоров между мужем и кузеном, Маргарита Луиза пришла в дикий восторг. Вне себя от счастья, она немедленно выехала на родину – позабыв даже толком попрощаться со своими детьми, но зато не забыв перед отъездом изрядно пограбить виллу в Поджо-а-Каяно (по ее собственным словам, она не собиралась «уезжать восвояси без должной компенсации»). Добравшись до Парижа, она, как и было уговорено, поселилась в аббатстве Сен-Пьер и даже какое-то время вела себя там примерно, но затем буйный нрав герцогини взял свое, и она завела в монастыре «танцевальные классы», попутно крутя романы сначала с графом де Ловиньи, а потом с офицерами Люксембургского полка. Время от времени, нацепив парадный парик и нарумянившись, Маргарита Луиза наведывалась в Версаль – пококетничать с придворными и перекинуться в картишки с высокими ставками.
Тем временем Козимо, оставшийся во Флоренции, воспитывал детей и даже иногда немножко управлял государством (с разрешения своей матушки Виттории, естественно). Как показало будущее, и то, и другое он делал крайне бездарно.
Продолжение следует…
.jpg#/media/File:Giusto_Sustermans,_Cosimo_III_(1660,_palatine_gallery).jpg){kind=link}
