Ну что, давайте еще раз поаплодируем возвращению Козимо во Флоренцию…
…и перейдем к делам насущным. Козимо, во всяком случае, так и сделал – сразу, не отходя от кассы.
Ринальдо дельи Альбицци и все его сторонники были немедленно вышвырнуты пинком под зад из Флоренции. На прощание Ринальдо заочно обругал обманувшего его папу Евгения: «И как я мог подумать, что мне поможет удержаться в моем городе тот, кто не смог удержаться в своем!»
Имущество изгнанников частично было конфисковано, частично прибрано к рукам под различными благовидными предлогами.
Богатые семейства, способные потенциально стать новыми Альбицци, получили от налоговой инспекции тонкий намек: или они уменьшают свой живой капитал, вложив его, скажем, в сельскую недвижимость, или… ну, в общем, вы понимаете, что может сделать налоговая.
Цирк с вытаскиванием наугад восковых шариков из избирательного мешка был отменен. Теперь членов Синьории и прочих госслужащих первого звена выбирала так называемая Комиссия Десяти.
И, конечно, Козимо тут был совершенно ни при чем! Он вообще всю жизнь обожал быть ни при чем – какие там должности, какие титулы, о чем вы говорите! Скромный рядовой гражданин, тише воды, ниже травы, жила бы Фьоренца родная, и нету других забот. Ну а что всякие достойные люди оказывают ему честь, советуясь с ним насчет государственных дел – так что ж их, взашей гнать, что ли? Сами, все сами: сами приходят, сами советуются, Синьория сама по собственной инициативе Альбицци из города вышибла, налоговая сама неугодных прессует… Что, узурпация, говорите? Тирания? Окститесь, уважаемые, какая тирания – да у нас демократия, это вам каждый флорентиец скажет!
Кстати, на счет демократии Козимо был прав. Трогать эту любимую игрушку флорентийцев было ни в коем случае нельзя. Пофигу, что на самом деле демократией там уже сто лет как не пахло (это если считать, что она вообще когда-то была), пофигу, что местные олигархи в тех или иных комбинациях всю жизнь вертели городом, как хотели. Зато любой флорентиец при встрече с каким-нибудь неаполитанцем или миланцем мог гордо приосаниться: у вас там, мол, тиран сидит, а у нас ГОРОДСКОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ!
Козимо уважал человеческие слабости, поэтому холил и лелеял местный демократический декорум как зеницу ока. Сложилась парадоксальная ситуация: вся власть во Флоренции по факту сосредоточилась в руках одного человека – но при этом формально все это продолжало называться республикой.
Самое невероятное, что Флоренции эта скрытая диктатура пошла исключительно на пользу. Редчайшее совпадение (не пытайтесь повторить в домашних условиях!): до власти дорвался именно тот человек, который мог, умел, а, главное, хотел сделать государство процветающим. То, что Флоренцию в кои-то веки перестали сотрясать внутриполитические разборки, уже само по себе было благом: вместо того, чтобы грызть друг другу глотки, флорентийцы наконец-то смогли спокойно работать и торговать. Однако мало было навести порядок дома – нужно было что-то делать и с внешней политикой.
читать дальшеВ политическом смысле Италия представляла собой тот еще мешок со змеями. Попробуйте представить себе эти стопиццот герцогств, княжеств, маркизатов, республик, независимых коммун и еще бог знает кого – и каждый спит и видит, как бы оттяпать чего-нибудь у соседа. Все это кубло единомышленников перманентно ссорилось, мирилось, воевало и заключало союзы в самых разнообразных комбинациях.
При этом ситуация менялась чуть ли не по 365 раз в году. Подозреваю, в те нелегкие времена каждый независимый правитель начинал рабочее утро с заглядывания в шпаргалки: «Так, с Венецианской республикой мы сегодня дружим, с Мантуей тоже, с Моденой вчера расплевались, Пизу на той неделе захватили генуэзцы – Пизу вычеркиваем…»
У Флоренции главной головной болью был, конечно, Милан. До самого Милана от Флоренции 250 кэмэ по прямой, но границы герцогства совсем рядышком, и пятидесяти километров не будет (это в среднем: понятно, что в реальном времени стараниями обоих участников границы ерзали то туда, то сюда).
В Милане, как мы уже знаем, в это время герцогствовал патентованный параноик и психопат Филиппо Висконти. С психикой у него реально было не все ладно: одну жену казнил, вторую выгнал прямо сразу после свадьбы, не дойдя до брачного ложа (там то ли собака на свадьбе завыла, то ли сова заухала – короче, примета плохая приключилась), а уж каково жилось подданным этого чудного человека – ни в сказке сказать, ни пером описать. Но дядя при этом был очень башковитый, коварный и, как и всякий уважающий себя псих, совершенно непредсказуемый. Что, естественно, сразу давало +100 к политическим скиллам.
Филиппо Мария Висконти:
Понимая, рядом с каким деятелем ему суждено жить и соседствовать, Козимо решил укрепить флорентийскую оборону. И начал с того, что ангажировал нашего старого знакомого – молодого и перспективного Франческо Сфорца.
Правда, Сфорца уже был не молодой и перспективный кондотьер, а матерый и всеми уважаемый кондотьерище. Происхождения он был довольно скромного: его папенька Муцио (или Муццо – это такое уменьшительное от Джакомо) Аттендоло, потомок окрестьянившихся мелких дворян, в юности смылся из родной деревни и вступил в бродячий военный отряд, сменив тем самым ковыряние в навозе на благородную карьеру наемного душегуба. Карьера у папеньки задалась: через двадцать лет у него уже был собственный отряд, титул графа да Котиньола (
Франческо Сфорца был как раз из незаконнорожденных детишек, но отцовским вниманием был не обижен и с 18 лет воевал вместе с папашей, постигая на практике тонкости семейного ремесла. Затем отправился в самостоятельное плавание, успешно воюя то на одной стороне, то на другой, и вот, наконец, очутился во Флоренции.
Внешне Франческо выглядел солдафон солдафоном: здоровенный шкаф, кулаки пудовые и морда кирпичом. Если папа Муцио голыми руками гнул подковы (отсюда и прозвище), то сынок пошел еще дальше – сгибал целые железные бруски. Пиво глазом, наверное, тоже мог бы открывать, но времена были еще не те.
Что интересно, при всей своей неотесанной внешности Франческо был далеко не дурак и даже не чужд каких-никаких культурных устремлений. Просто времени на них особо не было: знаете, биваки, сражения, все такое – тут как-то не до высокой культуры. Что Франческо несколько огорчало: ему очень хотелось, чтобы окружающие воспринимали его не как громилу и солдафона, а как человека интеллигентного.
Вот на это-то Козимо и купил Франческо с потрохами. Со своим новым кондотьером он обращался так, словно тот вместо биваков и кабаков провел юность как минимум в Платоновской академии. Франческо просто расцвел от такого обращения и возлюбил нового работодателя пуще отца родного.
Впоследствии это сослужит Флоренции очень хорошую службу – хотя, в общем, первые плоды можно было пожинать уже сейчас. Когда Милан в очередной раз вторгся во флорентийские владения, новоявленный интеллигент Франческо бодро вышиб войска потенциального тестя (про Бьянку Висконти мы помним) за пределы этих самых владений. Дело пошло так хорошо, что Козимо даже впал в искушение: раз все так круто, так, может, завоевать еще и Лукку, этот вечный фетиш флорентийцев? Не то чтобы в этом было много практического смысла, но народец будет счастлив до безумия, а популярность у народа – большое дело, сами понимаете.
Однако с Луккой у Флоренции опять не заладилось (такое ощущение, что на этой Лукке было, как говорят у меня дома, «пороблено»). Дойдя до Лукки, Франческо вспомнил, на чьей дочке он лелеял честолюбивые планы жениться, и счел за благо обойти этот чертов город стороной. Козимо понял, что не судьба, плюнул и больше Лукку не трогал. Хотя флорентийцы страшно расстроились и, даже когда после заключения мира Флоренции отошли новые территории, включая Монте-Карло (не тот, который теперь с рулетками, а другой), все равно продолжали жаловаться и ныть: «А как же Лукка?» Что впоследствии дало Макиавелли повод ехидно заметить: «Редко бывает, чтобы кто-либо так оплакивал утрату своего добра, как оплакивали флорентийцы невозможность завладеть чужим».
Кстати, на дочке Висконти Франческо в конце концов все-таки женился. Это было круто: законных детей у герцога не было (и вообще больше никаких не было), так что у нашего интеллигентного громилы появились все права на герцогство Миланское. Правда, когда старый параноик наконец-то отъехал в мир иной, претендентов на престол появилась целая куча – включая Карла Орлеанского (у него мама была из Висконти) и неаполитанского короля Альфонса (а этот к Милану был вообще не пришей кобыле хвост, просто лишнее герцогство захапать хотелось).
Франческо грызся за женино наследство три года, затем все-таки обошел всех конкурентов и уселся на престол. Для Флоренции это был просто праздник: из вечного врага Милан внезапно преобразился в лучшего друга и даже, можно сказать, эпигона. Франческо просил у Козимо советов, как подобает лучше править, Козимо, не скупясь, эти советы давал.
Не знаю, как на счет Милана, но Флоренция от этих мудрых советов выигрывала уж точно.
Однако выигрывать всегда и везде, увы, невозможно. Светлейшая республика со своих адриатических берегов окинула завидущим оком этот свежеиспеченный альянс и решила, что че-то как-то баланс сил теперь слишком нарушен. И со скандалом расторгла союз с Флоренцией, экспроприировав заодно венецианский филиал банка Медичи.
Светлейшая республика:
Ну, положим, ущерб от экспроприации Франческо своему дорогому другу компенсировал: предложил открыть отделение банка в Милане и предоставил такие полномочия, что вскоре это самое отделение подгребло под себя всю финансовую систему герцогства.
Но проблема этим не исчерпывалась. Расплевавшись с Флоренцией, Венеция немедленно заключила союз с Неаполем. А в Неаполе, напомню, царствовал король Альфонс, который все еще спал и видел, как бы отжать у нахального выскочки Сфорцы вкусный Милан. Хуже того: Светлейшая начала перетягивать на свою сторону Фридриха III, императора Священной Римской Империи, которому, как и всем императорам, в Италии вечно было чего-то надо.
«Ах, так? – подумал Козимо. – Ну, тогда мы заключим союз с Францией! И вообще, раз венецианские рынки для нас все равно потеряны, будем продвигаться на французские».
Сказано – сделано. Флоренция заключила с Карлом VII договор на три года: Франция вступает в союз с Флоренцией и Миланом, но взамен Флоренция признает притязания родственника Карла Рене Анжуйского на неаполитанский престол. Да, на тот самый, на котором сейчас сидит король Альфонс, притязающий на миланский престол. Тренд тогда был такой – притязать на все престолы в пределах досягаемости (и недосягаемости тоже).
В общем, все это броуновское движение с заключением и расторжением длилось бы еще долго – но тут, что называется, не было бы счастья, да несчастье помогло. Турки захватили Константинополь, и всем в Италии стало ясно: их местные итальянские разборки просто фигня, вот турки – это ЖОПА! В 1454 году Флоренция, Венеция, Милан и Папская область заключили общий союз против турок (чему немало способствовал и наш Козимо), а чуть позже к этой команде подтянулся и Неаполь – и в Италии на целых тридцать лет воцарился мир.
Но еще до падения Константинополя Козимо прославит и себя, и родной город на весь мир, приютив во Флоренции сборище, которое потом войдет в историю под солидным названием «Ферраро-Флорентийский собор».
Речь шла, ни много ни мало, об объединении православной и католической церквей. Идея принадлежала византийскому императору Иоанну VII Палеологу: Иоанна уже так поджимали турки, что он готов был искать помощи хоть у черта лысого, не то что у папы римского.
Папа Евгений, в свою очередь, обрадовался и предложил Иоанну вместе со своими церковниками приехать в Италию и перетереть за доктринальные различия. Перетирать решили в Ферраре, и в январе 1438 года православная делегация во главе с императором высадилась на феррарском побережье.
Феррара чуть не треснула. Городок и так был небольшой, а тут кроме греков (которых и самих по себе было до хрена) приехали еще и делегаты от Грузии, Армении, Валахии, Болгарии и т.д., и т.п., включая вишенкой на торте митрополита Киевского и всея Руси Исидора. И все, естественно, со свитами подобающих по такому случаю размеров, – всего около 700 человек.
Само собой, прикатил в Феррару и папа Евгений с кардиналами, а также немереное количество епископов, архиепископов и прочих католических иерархов. И тоже со свитами, как же без них.
Очень быстро выяснилось, что кормить и содержать все это сборище не на что. Папа Евгений, за чей счет предполагался банкет, взял в долг у Медичи раз, взял в долг у Медичи два, потом взял в долг еще у кого-то, заложив свою крепость в Ассизи, а потом…
А потом в Феррару прискакал Лоренцо Медичи и предложил от имени своего брата Козимо, то бишь, пардон, Флорентийской республики всем перебраться во Флоренцию. И добавил, что денег на дорогу Флоренция даст и вообще будет выплачивать собору пенсион в 1 500 флоринов ежемесячно все то время, что он будет заседать.
В результате участники собора дружной толпой двинули во Флоренцию. Тем более что в Ферраре
Козимо знал, что делает. Пускай содержание собора влетит городу в копеечку, но прибыли от
Кстати, насчет престижа. По такому поводу наш герой даже решил временно выйти из тени и быстренько избрался гонфалоньером. Так что всех почетных гостей, включая византийского императора, официально приветствовал именно Козимо.
А теперь представьте, что творилось на улицах Флоренции, когда все это сборище наконец-то доехало до города. Олимпиада-80 в Москве отдыхает: еще никогда Тоскана не видела столько экзотики, собранной в одном месте. Флорентийцы были в экстазе: по улицам ходили люди в удивительных нарядах, говорящие на неведомых языках, они ездили на великолепно украшенных лошадях и привезли с собой поразительных экзотических животных. Горожане бегали из дома в дом как ошпаренные, делясь актуальной информацией: «А вы слышали, что сегодня прибыли посланцы пресвитера Иоанна из Индии?!!» (вранье). «А вы уже видели ручных гепардов, которых привезли с собой сарматы?!!» (про гепардов – правда, кто на самом деле привез – неизвестно). «А вы знаете, что на шапке у греческого императора нашит рубин размером с голубиное яйцо?!!» (черт его знает, может быть, и правда).
Тем временем непосредственные участники собора засели в Санта-Мария-дель-Фьоре (слава богу, купол Брунеллески к тому времени уже достроил) и принялись всласть грызться о духовном: класть дрожжи в тесто для просфоры или не класть, креститься справа налево или слева направо, может ли грешник попасть после смерти в чистилище или никаких чистилищ, сразу в ад, и т.д. Ну и, конечно, самые каверзные вопросы: исходит ли Святой Дух от Сына или только от Отца, и как там насчет признания примата папы римского?
Забегу немножко вперед: ничего толкового по церковной линии из этого мероприятия так не вышло. То есть, объединение, конечно, подписали, и православная сторона даже признала и примат папы, и исхождение Святого Духа от Сына, но когда подписанты вернулись домой, родимая паства приняла их в штыки, а некоторых едва не порешила физически. На этом все объединение и кончилось – как не было его, так и до сих пор нет.
Но зато культурный обмен прошел на ура. Флорентийские интеллектуалы ринулись общаться с иностранными братьями по разуму и обмениваться
Художественный след эта «олимпиада-80» после себя тоже оставила немалый. Через двадцать лет все эти удивительные люди в удивительных одеждах превратятся в процессию волхвов, скачущую по стенам капеллы, которую сын Козимо, Пьеро, заказал расписать Беноццо Гоццоли незадолго до смерти Козимо.
А вот и сам Козимо едет вместе с сыновьями в свите волхва Гаспара:
Человек в синем, справа от Козимо – это бастард Карло, человек в зеленом и в красной шапке – законный сын Пьеро, он же Пьеро Подагрик. Насчет волхва Гаспара традиционно предполагается, что это старший внук Козимо, Лоренцо Великолепный, но вообще-то не факт.
В общем, культурная жизнь Флоренции, и без того далеко не тусклая, после этого международного сборища засияла совсем уж волшебными красками. Лично Козимо после встреч с византийскими специалистами по платоновской философии прямо-таки влюбился в Платона, да вот беда – Платон почти весь был на греческом, а учить еще и греческий Козимо было просто некогда.
Между тем, почитать первоисточник страсть как хотелось. Через несколько лет Козимо нашел решение проблемы: у его врача Диотифечи Фичино был сынок по имени Марсилио, парень очень способный и вообще умница. На волне массового увлечения всем греческим Марсилио Фичино выучил язык (благо, уже было кому учить), закончил флорентийский университет и стал крупным специалистом по философии вообще и по Платону в частности.
Вот вам Марсилио Фичино (правда, уже старенький) у Гирландайо в капелле Торнабуони. Марсилио – крайний слева, дальше – Кристофоро Ландино, Анджело Полициано и иностранный специалист Димитрий Халкондил (грек, естественно). А вообще, по Гирландайо, вся эта компания гуманистов пришла посмотреть на явление ангела пророку Захарии. :-))
Козимо, с удовольствием наблюдавший, какой бриллиант зреет в его окружении, надарил Марсилио платоновских рукописей и заказал перевести их на латынь, а чтобы бриллиант ни в чем не нуждался, подарил ему имение Монтекки в Муджелло – рядышком со своей любимой виллой Кафаджоло. По вечерам Козимо и Марсилио устраивали соседские посиделки и обсуждали любимого Платона – иногда вдвоем, а иногда в компании, благо людей, с которыми можно было поделиться этаким-то счастьем, во Флоренции было предостаточно.
Одним из завсегдатаев вечеринок в Муджелло был старый друг Козимо Никколо Никколи. Да, тот самый, с которым Козимо в юности собирался рвануть на Ближний Восток за рукописями. Никколо был старше Козимо на двадцать лет, но гореть вместе по всякой культуре это им нисколько не мешало.
Сам по себе Никколо был личностью весьма эпатажной: разгуливал по городу в римской тоге (!) и вел, так сказать, аморальный образ жизни – открыто жил с любовницей, которую отклеил у собственного младшего брата. Любовница регулярно выносила ему мозг, и семейные скандалы этой парочки были во Флоренции притчей во языцех.
При таких раскладах у Никколо были все шансы прослыть городским сумасшедшим, но он был: а) богат, б) родом из старинного почтенного семейства, в) невероятно образован и начитан, так что флорентийцы относились к его фричеству с уважением и вообще всячески почитали как главного эксперта по всем культурным вопросам.
Особым пунктиком Никколо были античные авторы. Он завел у себя целую агентурную сеть, которая шастала по Европе, выискивая и вынюхивая, не завалялись ли в каком-нибудь замшелом монастыре неизвестные рукописи, скажем, Цицерона. Или Плиния Старшего. Или Младшего. Или какого-нибудь Диона Кассия.
Фартило агентам Никколо довольно часто. Не нужно считать, что средневековые монастыри были скопищем религиозных придурков, фукавших на все языческое и на античность в том числе. Напротив, если бы не монахи, старательно переписавшие в свое время всех этих цицеронов и плиниев, девять десятых известного ныне корпуса античной литературы до нас просто бы не дошло.
Получив очередную посылочку от агентуры, Никколо садился и переписывал ее для себя (напомним, книгопечатание все еще не в ходу). Для пущей красоты он выработал себе особый почерк – четкий, разборчивый, с наклоном вправо… в общем, вы уже догадались: это современный курсив, он же италик. И действительно, когда в Италию пришло книгопечатание, первые типографы взяли за основу почерк Никколо, а дальше уже эта мода распространилась по всей Европе.
Почерк Никколо:
Курсив типографии Альда Мануция:
Так что, когда вы в следующий раз нажмете в текстовом редакторе иконочку «I», помяните добрым словом Никколо Никколи, хорошего и умного человека с красивым почерком.
Козимо, в свою очередь, поддерживал увлечение Никколо как морально, так и материально. Финансовые дела у Никколо шли паршиво – что и неудивительно, учитывая, какие грандиозные суммы он вбухивал в свои любимые рукописи, - так что Козимо дал указание своим банковским менеджерам принимать любые переводные векселя дорогого друга, хотя по факту они ни гроша не стоили.
Когда Никколо будет умирать, все свое драгоценное книжное собрание он завещает Козимо. Половину этих сокровищ, как мы уже знаем, наш герой подарит венецианскому монастырю Сан-Джорджо-Маджоре (у Козимо была хорошая память и он умел быть благодарным), а вторую половину присоединит к собственной коллекции и на этой базе откроет первую в Европе публичную библиотеку, в которой, между прочим, можно было даже брать книги на дом. Попутно Козимо подключил к работе коллектив переписчиков, которые без устали
А теперь познакомьтесь: вот еще один хороший друг Козимо, мессер Поджо Браччолини:
Познакомились они с Козимо во время пресловутого
Между прочим, именно он заново открыл миру знаменитую работу Лукреция «О природе вещей». Поджо наткнулся на нее в швейцарском монастыре Санкт-Галлен и переслал Никколо. Никколо переписал Лукреция своим замечательным курсивом – и слава богу, потому что оригинал потом куда-то делся. А копия осталась и до сих пор хранится в библиотеке Лауренциана – позднейшей инкарнации библиотеки Козимо Медичи.
Ну и, только не смейтесь, Поджо Браччолини тоже подарил нам шрифт – то самое семейство, которое сейчас называется Roman. Просто Поджо в свое время очень понравилось начертание буковок на древнеримских табличках, вот он и решил, что будет теперь писать именно так. А потом итальянские типографы, включая Альда Мануция… в общем, вы поняли.
А вообще он был замечательный писатель, о котором говорили, что латынь его сладка как мед. Умер Поджо в возрасте 79 лет, успев побывать канцлером Флоренции, наплодить четырнадцать незаконных и шесть законных детей (женился он при этом в 56 лет) и оставив по себе всяческую добрую память, и литературную в том числе.
Все это приятное общество – Поджо, Никколо, Марсилио и прочие интеллектуальные личности – приходило по вечерам к Козимо на огонек, чтобы потолковать о Платоне. В дальнейшей историографии эти дружеские посиделки получат название Платоновской академии – хотя официально, конечно, никаких академий эта теплая компания не основывала, им и так было хорошо. Но влияние на европейскую философию она оказала огромное – преподавателям философии до сих пор икается.
С годами Козимо проводил на вилле в Кафаджоло все больше времени. И не только из-за Платоновской академии – просто здоровье уже стало сдавать. Он страдал подагрическим артритом – наследственной болезнью Медичи, которая потом превратит в инвалида его сына Пьеро и укоротит жизнь его внуку Лоренцо. Болезнь страшно неприятная: из-за нарушения обмена веществ мочевая кислота скапливается в суставах и застывает там в виде острых кристалликов. Плюс начинается поражение почек. Эта дрянь и сейчас-то плохо лечится, а уж в пятнадцатом веке вообще хоть завернись в простыню и сам ползи на кладбище.
Первым на кладбище, однако, отправился не Козимо, а его младший сын Джованни. Веселый, толстый, обаятельный и с явными талантами по дипломатической части (Козимо любил его посылать с соответствующими поручениями), Джованни тоже страдал подагрой, но умер, вроде бы как, не от нее, а от сердечного приступа. К моменту смерти ему исполнился всего-то-навсего сороковник с копейками. Внуков от Джованни у Козимо не осталось – единственный ребенок, маленький Козимино, умер в восьмилетнем возрасте.
К счастью, оставался старший сын, Пьеро. Правда, у Пьеро со здоровьем тоже все было швах. Он и в детстве-то был болезненным, а когда повзрослел, подагра отыгралась на нем так, что все прочие подагрики семейства Медичи могли по сравнению с ним считать себя просто космонавтами. Но голова у Пьера варила лучше, чем у любого здорового, а еще у него были дети – Мария, Бьянка, Лукреция, Лоренцо и Джулиано. На Лоренцо Козимо возлагал особенно большие надежды – и, как известно, не прогадал.
Чувствуя, что ему осталось недолго, Козимо окончательно перебрался на свою виллу Кафаджоло. Контессина часто пилила его, зачем он постоянно сидит с закрытыми глазами, на что Козимо иронически отвечал: «Надо же им привыкать».
Умер он так, как, наверное, и мечтал умереть: у его постели сидел верный друг Марсилио Фичино и читал ему вслух Платона. Козимо прожил долгую жизнь – семьдесят четыре года, и за эти годы успел сделать столько, сколько кому другому, пожалуй, и за семьсот сорок не удалось бы.
Он был отличный правитель и замечательный политик – недаром благодарные земляки посмертно присудили ему почетное звание Pater Patriae, Отец Отечества, совсем как у Цицерона, которого Козимо тоже обожал. Но не это главное. Итальянский Ренессанс, сделавший наш мир таким, каким мы его знаем, по гроб жизни обязан Козимо Старому. Когда его внук Лоренцо Великолепный будет изучать дедушкины расходные книги, он обнаружит, что на одни только архитектурные проекты Козимо за свою жизнь грохнул 663 775 золотых флоринов. А ведь были еще художники, была любимая Платоновская академия, была библиотека – по-хорошему, сумма, которую Козимо вложил в мировую культуру, на наши деньги должна исчисляться сотнями миллионов долларов, если только не миллиардами.
И это, наверное, была самая удачная инвестиция в истории банковского дела. Козимо вложил свои деньги в бессмертие.
Ну а под конец – немножко офф-топа. Есть у меня маленький самсунговский планшетик. Купила я его после поездки во Флоренцию, и, поскольку я терпеть не могу дефолтных сетевых имен типа _Samsung_какие-то цифры_, назвала я планшетик Cosimo. Само собой, в честь Козимо Старого. Это моя любимая игрушка, он обычно в сумке вместе со мной везде таскается. Так вот, когда нас снова понесло во Флоренцию, и мы пошли в Сан-Лоренцо посмотреть на гробницу Козимо в старой ризнице, этот гад на входе в ризницу внезапно вырубился и не желал включаться до самого вечера.
По-моему, «Самсунг» что-то знает. :-)