Несмотря на деловые таланты кузена Джулио, после смерти папы Льва оказалось, что покойный провел свой понтификат столь бурно, что теперь в ватиканской казне было хоть шаром покати. Как пишет Норвич, даже на свечки для папских похорон денег не хватило: благо, незадолго до того скончался кардинал Джанантонио ди Санджорджо, так распорядители сообразили пустить в ход огарки, оставшиеся от кардинальского погребения.
(Тут, правда, Норвич в порыве добрых чувств к папе Льву несколько перегнул палку: на самом деле кардинал ди Санджорджо помер еще в 1509 году – то бишь за двенадцать лет до смерти Льва, так что весьма сомнительно, что кардинальские огарки смогли дотянуть до описываемых событий. Но вот что папские финансы пели романсы – это, увы, святая истина).
Впрочем, безденежье – это еще полбеды. Строго говоря, мало какой понтифик оставлял после себя полную кубышку, так что для Ватикана финансовый кризис был делом привычным. Гораздо больше всех волновало, кто же станет преемником Льва. Ватиканские
диванные аналитики считали, что, скорее всего, это будет лучший друг и любимый кузен покойного, кардинал Джулио де Медичи. Сам Джулио, естественно, придерживался того же мнения. Максимум уступок, на которые он готов был пойти, – это чтобы папой избрали его приятеля и союзника Алессандро Фарнезе, – но, конечно, будет куда лучше, если понтификом станет он сам.
К сожалению, у конклава имелась на этот счет иная точка зрения. Активнее всех против Джулио выступали кардинал Содерини (которого
восемь лет назад покойный папа Лев при аналогичных обстоятельствах развел как лоха) и кардинал Колонна (которому очень хотелось избраться в папы самому). К этой парочке примкнули французские кардиналы, которые еще не забыли, как покойный Лев водил за нос их короля, так что еще один Медичи на Святейшем престоле им и нафиг не был нужен. В общем, противоборствующие стороны уперлись рогом, и конклав, как водится, зашел в тупик.
И тут Джулио решил вытащить из рукава козырный туз. Братие, сказал он, знаю, что грешен и недостоин я папской тиары, так давайте изберем воистину достойнейшего и праведнейшего – кардинала Буйенса! Ну и что, что он не итальянец и половина из вас о нем в первый раз в жизни слышит? Зато человек воистину благочестивый и святой, зуб даю! Я сам за него первый проголосую!
Это, кстати, была чистая правда: и насчет «проголосую», и насчет благочестия. Старый кардинал Адриан Буйенс, сын скромного голландского плотника, выбился в люди благодаря своей учености, а кардинальскую шапку получил только потому, что в свое время его назначили гувернером будущего императора Карла V. Жизнь он вел самую аскетическую: молился, постился, питался одной овсянкой и вообще сидел себе тихо в Испании, во владениях своего бывшего воспитанника, и в Риме сроду не бывал.
Трудно сказать, на что рассчитывал Джулио, предлагая кандидатуру этого благочестивца. По мнению Стратерна, наш умненький кардинальчик надеялся, что конклав в жизни не проголосует за никому не известного старикашку (да еще и не итальянца!), а наоборот, проникнется самоотверженностью Джулио и со слезами умиления поднесет ему папскую тиару на блюдечке с голубой каемочкой. Хотя, по-моему, эта версия выглядит не очень правдоподобно. Джулио действительно был умен и вряд ли не учитывал вероятность, что конклав может ухватиться за это предложение и проголосовать за Адриана исключительно ему, Джулио, назло (как оно, в общем-то, и вышло). Однако, в любом случае, Адриан для нашего кардинальчика был наименьшим злом: он стар и дряхл – а значит, долго на папском троне все равно не засидится. Ну а после его смерти, даст бог, избирательный расклад изменится, и тогда можно будет попытать счастья по новой!
Короче говоря, конклав радостно проголосовал за Адриана (можно только гадать, сколько кардиналов-избирателей при этом злорадно крутили фиги в кармане в адрес Джулио). Но вскоре оказалось, что радоваться особо нечему.
Когда старенький Адриан Буйенс слез с корабля, приплывшего из Испании, кардиналы поняли, что они попали. Это был чудак, в самом деле веривший, что папа римский должен себя вести как наместник святого Петра! Какие там празднества, какие там пиры и маскарады, какие там раздачи должностей приближенным или хотя бы дармового винца римскому плебсу! Этот аскет тут же забился в самую убогую каморку во дворце, велел своей голландской экономке сварить ему овсянки, а после этой нищенской трапезы высунул из каморки нос, словно мышь из норы, и огласил кардиналам свое папское повеление: нечего им просиживать задницы в Риме, пусть едут в свои приходы и духовно окормляют там свою паству!
Кардиналы взвыли хором. Большинство из них в своих приходах не то что отродясь не бывали – они даже толком не знали, в какой дыре на карте мира эти самые приходы находятся! Такой жестокости к римской курии еще ни один понтифик не проявлял. Даже позапрошлый папа Юлий II, таскавший бедных кардиналов в военные походы, сразу показался им заботливой мамочкой по сравнению с этим праведником.
читать дальшеНо делать нечего: пришлось подчиниться. Проклиная все на свете, кардиналы потащились вон из Рима по месту прописки. И сразу же после их отъезда перед городской экономикой замаячила неиллюзорная угроза полярного песца: римская инфраструктура, которая веками затачивалась под обслуживание шикарной жизни папского двора, осталась без заказчиков! Ювелиры, портные, повара, строители, куртизанки, музыканты, поэты, художники – все оказались не при делах! По словам Вазари, хуже всего пришлось художникам, поскольку оказалось, что Адриан VI (после интронизации Буйенс не стал менять имя, хотя, в общем-то, среди римских пап это было не принято) относит к разряду нехороших излишеств не только пиры, балы и маскарады, но и всякого рода искусство.
«В (его) правление… все искусства и все таланты притеснялись так, что если бы управление апостольским наместничеством находилось в его руках дольше, то за время его понтификата в Риме произошло бы то же, что происходило в другой раз, когда все статуи, уцелевшие после готских разрушений (как хорошие, так и плохие), были обречены огню. И уже начал Адриан (следуя, быть может, примеру первосвященников тех времен, о которых уже говорилось) помышлять о том, чтобы разрушить капеллу божественного Микеланджело, говоря, что это баня, полная голышей. Презирая все хорошие картины и статуи, он называл их мирской похотью и вещами постыдными и мерзкими», - гневно пишет Вазари, кипя обидой за своих старших коллег.
Адриан VI – человек, считавший фрески Микеланджело неприличной порнографией:
Естественно, творческая интеллигенция начала активно сваливать из Рима. Первым сбежал великий сатирик Пьетро Аретино, в свое время обстебавший покойного папу Льва и его любимого слоника. Не сообразив вовремя, что у Адриана, в отличие от его предшественника, чувство юмора отсутствует как класс, Аретино по привычке разразился издевательскими стишками по поводу избрания нового папы – и в результате еле успел унести ноги из Вечного Города.
Вслед за ним подались в эмиграцию прочие деятели науки и искусств, быстро убедившиеся, что при таком замечательном понтифике им остается либо подыхать с голоду, либо познакомиться с папскими застенками. Уехал в их числе и Лев Африканский (он же аль-Хасан ибн Мухаммад аль-Ваззан) – крещеный мавр родом из Гранады, филолог и географ, будущий автор шестнадцативечного бестселлера «Описание Африки и примечательных вещей, там находящихся». В свое время сей ученый муж, добираясь морем из Каира в Тунис, попался в плен к испанским корсарам, которые перепродали его госпитальерам, а госпитальеры, в свою очередь, преподнесли этого ценного раба папе Льву в качестве экзотического подарка. На аль-Хасаново счастье, папа Лев любил умных людей, поэтому в неволе ценный раб не задержался. Его отпустили на свободу, назначили ему щедрую пенсию (чтобы не дай бог не уехал из Италии) и крестили в истинной католической вере, причем в роли крестного выступил самолично папа Лев. Таким образом аль-Хасан ибн Мухаммад аль-Ваззан официально превратился в Джованни Леоне де Медичи (или, на арабский лад, в Юханну аль-Азада аль-Гарнати – Иоанна Льва из Гранады, хотя в Европе его предпочитали называть Львом Африканским). При жизни папы Льва его мавританский крестник катался как сыр в масле, но после восшествия на Святейший престол Адриана у географа начались проблемы. Адриан, много лет возглавлявший арагонскую инквизицию, относился к крещеным маврам с профессиональной подозрительностью, так что Лев Африканский решил не испытывать судьбу и удрал из Рима в Болонский университет – составлять арабско-еврейско-латинский словарь.
Себастьяно дель Пьомбо, «Портрет гуманиста» (имеется версия, что этот гуманист – наш Лев Африканский и есть):
В общем, как вы понимаете, общественных симпатий папа Адриан не сыскал. Его не любил никто – ни ученые, ни богема, ни кардиналы, насильно выпихнутые из Рима в родимые диоцезы, ни римские горожане, искренне полагавшие, что папа, который не тратит денег, - это не папа, а говно какое-то. В итоге, когда через полтора года после своей интронизации Адриан скончался (официально – от болезни почек, а неофициально – может, и помог кто…), в Риме от радости чуть с ума все не посходили. Больше всех радовался умненький кардинальчик Джулио, который на сей раз успешно склонил конклав на свою сторону и – ура-ура! – стал следующим папой, приняв имя Климента VII.
А теперь давайте вглядимся в нашего героя поближе. Почти всю свою жизнь он скромно прятался за спиной своего любимого кузена, не отсвечивая без особой нужды, так что пришла пора наконец-то разобраться: что за человек был кардинал Джулио Дзаноби де Медичи, бастард великолепного Джулиано, рожденный от безвестной флорентийки, имя которой историки до сих пор и назвать-то с уверенностью не могут?
Прежде всего – большой умница. Джулио действительно был очень умен – недаром он был правой рукой папы Льва (вы вообще попробуйте рулить всеми папскими делами без соответствующего уровня IQ!). Внешне – писаный красавец: весь в своего родителя. Хороший финансист. Отличный дипломат. Одаренный музыкант-любитель, прикормивший при своем дворе Франческо ди Милано и Карпантра. Большой фанат научных открытий: уже будучи папой, Джулио попросит своего секретаря Иоганна Видманштеттера прочесть для него и его кардиналов разъяснительную лекцию по теории Коперника – и, что характерно, ни малейшей ереси в этой теории не найдет, а, напротив, одобрит ее целиком и полностью (в отличие от Лютера, который саму мысль, что Земля может вращаться вокруг Солнца, а не наоборот, считал исключительно возмутительной и богопротивной).
Джулио, он же Климент VII:
Ну и, естественно, как и всякий Медичи, Джулио/Климент щедро спонсировал скульпторов-художников-архитекторов, обеспечивая работой Микеланджело, Рафаэля (который, к сожалению, до интронизации нашего героя не дожил), Джулио Романо, Сангалло-младшего, Себастьяно дель Пьомбо, Бенвенуто Челлини, и проч., и проч., тысячи их. При этом порой его подопечные доставляли ему множество проблем – особенно Челлини, ставший для папы Климента приблизительно тем же, чем был для его прадедушки Козимо гениальный уголовник Филиппо Липпи. «Величайший золотых дел мастер, который когда-либо был известен» (как скромно именует сам себя Челлини в своих мемуарах – ссылаясь, правда, на мнение Микеланджело) был на редкость склочным типом. Он хамил папским приближенным, скандалил с самим Климентом, хронически затягивал дедлайны, так что легче было помереть, чем дождаться от него выполнения заказа, и, в довершении всего, регулярно влипал во всякие криминальные истории – то голову какому-то бедолаге проломит, а то и вовсе кого-нибудь прирежет. Короче, просто золото, а не работник. И тем не менее их с папой Климентом сотрудничество продолжалось вплоть до самой смерти Климента – и никто из них двоих об этом не пожалел.
А вот с сатириком Аретино, вернувшимся в Рим после смерти папы Адриана, отношения у Климента не сложились. Нет, сначала, конечно, все шло хорошо: Аретино строчил памфлеты про всех и вся, не исключая и самого Климента, Климент над этими памфлетами от души хохотал – короче, все было в порядке. Но потом Аретино и любимый папский живописец Джулио Романо отмочили номер: Романо, маясь дурью, нарисовал шестнадцать порнографических картинок, изображающих парочки, сношающиеся в различных позах, а Аретино сочинил к каждой картинке по сонету – не менее порнографического содержания.
Образчик творчества +18:Образчик творчества +18:
Ж: Я хочу его вот сюда, где туже!
М: Вы меня ввергаете в грех Гоморры
И в услады пап, а у этой своры
Вкуса меньше, чем у навозной лужи.
Ж: Ну, скорей же суй! М: Нет, не суну. — Ж: Ну же!
М: Вероломны женские уговоры!
Или лоно вышло сейчас из моды? — Ж: Муже,
Прекрати сейчас же пустые споры!
М: Ладно, ладно. Ваше последним слово
Остается. И уд мой Вы в полном праве
Применить хоть для дела и столь дурного.
Ж: Так-то лучше! Вставляй его, к вящей славе.
Нет, поглубже! Поглубже засунь-ка снова…
О, товарищ мой, пастырь мой добрый, ave!
М: Вот он в Вас целиком — ощущенье ново?
Ж: О, как сладость горька, рай подобен аду —
Целый год я, пожалуй, теперь не сяду.
(Здесь и далее – перевод Алексея Пурина)
Или вот, например, авторское послесловие к этому сборничку:
Пусть мне скажут — дескать, сонеты удом
Пишешь ты, взволнованный женским лоном, —
Пусть! Я шлю их этим прекрасным лонам,
А не вам, чьи лица подобны удам.
Но хочу ответить я всем занудам:
Вы, уроды, лучше б прикрылись лоном
Или раз навсегда утонули б в оном,
Если вас не тронуть и этим чудом!
Впрочем, вряд ли будет чье благосклонным
Лоно к вам — тупым запасным занудам.
Чтоб не стать, как вы, непотребным удом,
Завершу на этом я оды лонам,
Оставляя вас на съеденье оным.
Естественно, сие творение тут же расползлось по всему Риму немеренным тиражом, прославившись в веках под названием «Позы Аретино» (между прочим, триста лет спустя этими «Позами» сам Пушкин зачитывался – правда, во французском переводе). Понятное дело, такого папа Климент стерпеть уже не мог. Ладно бы еще эта порнография распространялась тихо-мирно-аккуратно, но нет – как пишет Вазари, «рисунки были обнаружены в самом неожиданном месте» (жаль только, не указывает, в каком). Разразился дикий скандал, и перепуганные Романо и Аретино смылись от греха подальше в Мантую, а их издателя, гравера Маркантонио Раймонди, не догадавшегося вовремя сделать ноги, психанувший Климент посадил в тюрьму (правда, потом довольно быстро выпустил).
Впрочем, огорчения, доставляемые Клименту его подопечными, были сущей фигней. На самом деле у новоиспеченного понтифика было три беды: французский король Франциск I, желавший рулить европейской политикой единолично, император Карл V, имевший точно такую же претензию, плюс набиравшая обороты Реформация, столько безмятежно профуканная в зародыше еще Львом X. Положим, на Реформацию еще можно было худо-бедно закрыть глаза: в Италию реформаты пока не лезли (хотя, конечно, отпадение от Римской церкви немецких княжеств здорово уменьшало папские доходы). Но вот Карл и Франциск – вот это была проблема! Оба они исповедовали принцип «кто не со мной, тот против меня», оба регулярно ломились в Италию, претендуя то на Миланское герцогство, то на Неаполитанское королевство, и оба, что самое поганое, требовали от папы исключительной лояльности к себе и непримиримой вражды к конкуренту. Короче, положение – хуже не придумаешь.
Король Франциск: "Я буду править Европой!"
Император Карл: "Нет, это я буду править Европой!"
Мартин Лютер: "Вы все мерзкие идолопоклонники, Европой буду править я!"
И все-таки, наверное, кардинальчик Джулио папа Климент смог бы справиться с этими бедами – но главная беда, как показало будущее, заключалась в нем самом. Если считать Медичи «крестными отцами» Ренессанса, то в тандеме двух кузенов покойный папа Лев был доном, а Джулио – его консильори. Причем консильори идеальным – лучше и не сыщешь. Но когда нашему кардинальчику пришла пора самому стать доном, то оказалось, что этот блестящий умница, этот хитроумный стратег, этот великолепный аналитик совершенно не умеет принимать решения самостоятельно! Пусть даже Джулио Медичи был умнее и талантливее своего покойного кузена (а, судя по всему, так оно и было) – все его таланты не стоили ровным счетом ни гроша без решительности и, если хотите, личной смелости. А вот как раз этих-то качеств Джулио/Климент, в отличие от папы Льва, был лишен начисто. Любая ситуация, требующая немедленных действий, вгоняла его в ступор. А если уж, не дай бог, нужно было делать выбор «или – или», этот мыслитель зависал между двумя альтернативами, смертельно боясь ошибиться, и в итоге, естественно, получалось черт-те что.
Само собой, при таком складе характера наместник святого Петра был просто обречен на неприятности – и неприятности не заставили себя долго ждать. Поначалу Климент решил примкнуть к императору Карлу, выступившему против короля Франциска, который в очередной раз возжелал захапать Милан. Объединенные войска Климента и Карла расколошматили Франциска под Павией, Карл захватил Франциска в плен и отправил его в Испанию – куковать в почетном заточении в мадридском Эскориале. Там Франциск просидел целый год, пока наконец не согласился на условия Карла: Франция отказывается от претензий на Неаполь, Бургундию и много чего еще, сам он обязуется жениться на сестре Карла Элеоноре и после этого может отправляться домой, но только если предварительно оставит вместо себя в заложниках своих сыновей – восьмилетнего дофина Франсуа и шестилетнего Анри (будущего Генриха II).
А тем временем, покуда французский король куковал в плену, папа Климент успел переменить свои взгляды: ему показалось, что после победы при Павии император Карл как-то уж больно усилился. Поэтому не успел Франциск выехать из осточертевшего ему Мадрида, как Климент сразу же предложил бывшему врагу дружбу и сотрудничество. Дружить, естественно, предполагалось против Карла – и, не откладывая дело в долгий ящик, король и папа тут же состряпали так называемую Коньякскую лигу. В этот альянс, заключенный высокими договаривающимися сторонами, как вы догадываетесь, в городе Коньяк, вошли Венеция, Милан, Англия, Флоренция, ну и, естественно, Франция и Папская область.
Пока что в этой инициативе Климента не было ничего фатального: балансировать как говно в проруби между Францией и Габсбургами было любимой тактикой римских пап как минимум со времен Юлия II. Проблема, однако, состояла в том, что, увлекшись этим балансированием, Климент прохлопал вражескую диверсию прямо у себя под носом.
Автором диверсии был тот самый кардинал Колонна, который в свое время метил на место папы. Заручившись поддержкой обиженного Карла V, Колонна временно свалил из Вечного Города, набрал в провинциальных ебенях армию из конных и пеших головорезов и повел их на Рим – показывать ненавистному папе Клименту, где раки зимуют.
И они показали. Услыхав о том, что к Риму приближается этакая орда, Климент от стресса впал в прострацию и не подготовился к обороне от слова "совсем". Когда войска Колонны вломились в город, тонкая душевная организация папы, видимо, надломилась с концами, и, к ужасу курии, понтифик выдал совершенно идиотский фортель: «Готовый умереть Климент VII, по примеру Бонифация VIII (которого точно так же пытался свергнуть в 1303 году один из членов семьи Колонна), надел митру и сел на трон понтифика», – описывает происходящее Гвиччардини. К счастью, у папских приближенных хватило ума схватить этого гордого суицидника за шкирку и уволочь его в замок Сант-Анджело – где вся компания и отсиживалась до тех пор, пока не заключила с Колонной сделку. Условия сделки были таковы: Климент херит все свои договоренности с королем Франциском, покидает Коньякскую лигу, ну и еще дарует кардиналу Колонне полную амнистию за все им совершенное.
Замок Сант-Анджело в Риме:
После заключения сделки Колонна чин чином увел своих головорезов из Рима, и Климент наконец-то смог выбраться из Сант-Анджело. А выбравшись, немедленно решил отыграться: издал указ о лишении Колонны священного сана, назначил за его голову награду (к вящему возмущению Колонны – оскорбительно мизерную), а также послал папскую гвардию сжечь замок своего врага к чертовой матери – что и было проделано в кратчайшие сроки. Попутно папские вооруженные силы здорово потрепали команду Колонны к югу от Рима, и, казалось бы, дела идут на лад, но…
Но с севера на Рим уже топала армия немецких наемников, посланная императором Карлом, который тоже горел желанием показать Клименту места зимовки ракообразных. Перевалив через Альпы, немцы объединились с итальянскими войсками принца Оранского и наемниками-испанцами под командованием герцога де Бурбона – родича Франциска I, перебежавшего на сторону Карла.
Немецкие наемники были, в основном, протестантами, поэтому мысль о том, что они идут грабить столицу западного христианства, никаких моральных терзаний у них не вызывала: сказал же Лютер, что Рим – это вавилонская блудница, а с блудницами как надо поступать? Вот именно. Что характерно, их испанские и итальянские «коллеги» были католиками, но душевных мук по этому поводу испытывали не больше, чем протестанты. Собственно, и те, и другие, и третьи были такими отбитыми отморозками закаленными воинами, что могли бы и мать родную за медный грош прирезать: ничего личного, просто работа такая.
Уразумев, что на него движется без малого тридцать тысяч рыл вооруженных до зубов выродков, для которых нет ничего святого, Климент опять впал в прострацию. Слава богу, кто-то из кардиналов таки убедил его попробовать договориться с герцогом Бурбонским о временном перемирии (видимо, соваться с этим предложением ко всем остальным было заведомо дохлым номером). И Бурбон даже на это предложение согласился – но тут взбугуртнули немецкие наемники. Это что ж получается, орали они, зря мы через эти ваши гребаные Альпы перлись?! Зря говно на ломбардских дорогах месили?! Ну нет, суки, не дождетесь! На Рим, братва, на Рим! Гр-р-рабить!!!
В общем, ситуация достигла точки невозврата. Немцы рванули на Рим, а за ними поперлись и испанцы с итальянцами: ну а че ж пропускать такой праздник жизни, если все равно этому вашему Риму хана?
То, что произошло потом, даже описывать не хочется. Ни разу за всю свою двухтысячелетнюю историю Рим не испытывал над собой такого надругательства. Ворвавшись в город, изголодавшиеся имперские войска с упоением занялись любимым делом – грабили, убивали, насиловали, с одинаковым пылом разрушая и кардинальские палаццо – шедевры ренессансной архитектуры, и убогие халабуды римской бедноты, где порой всего-то и добра было, что ворох тряпья да старая сковородка. Сковородка изымалась, тряпье перекочевывало к новым владельцам, а прежние хозяева оставались на пепелище – зачастую со вспоротыми животами. Чисто для статистики: если до вторжения в Риме насчитывалось около 55 000 жителей, то после него осталось всего 10 000.
Великое разграбление Рима 1527 года:
Всей этой вакханалии город мог противопоставить только 5 000 человек из папских войск да 189 швейцарцев папской гвардии. Швейцарцы, кстати, сражались до последнего: 147 из них полегло во время штурма собора святого Петра 6 мая (и с тех пор швейцарская гвардия Ватикана всегда принимает присягу именно в этот день), остальные сумели прикрыть отход папы Климента из Ватиканского дворца в уже обжитый им в прошлый раз замок Сант-Анджело.
Надо сказать, Климента в Сант-Анджело тащили едва ли не волоком: он в очередной раз решил скосплеить Бонифация VIII и принять мученическую кончину прямо на троне и с митрой на голове, но в конце концов придворные уломали его бежать через каменный коридор, соединявший Ватиканский дворец с Сант-Анджело. (Коридор этот, кстати, в свое время построил еще Александр VI Борджа, и, подозреваю, с тех пор немало пап успело помянуть этого старого уголовника добрым словом за такую удивительную предусмотрительность).
Среди немногих верных сторонников, забаррикадировавшихся в замке вместе с Климентом, был и неугомонный Бенвенуто Челлини. Судя по его мемуарам, это приключение ему даже понравилось: будучи человеком с шилом в жопе, он немедленно нашел себе занятие – прибился к замковым пушкарям. «Я продолжал стрелять из моих орудий и с ними каждый день совершал что-нибудь замечательное; так что у папы я снискал доверие и милость неописуемые. Не проходило дня, чтобы я не убил кого-нибудь из врагов с воли», - хвастается нам Бенвенуто, прибавляя, что еще до этого лично укокошил метким выстрелом из пушки не кого-нибудь, а самого герцога Бурбонского. И правда: Шарль де Бурбон действительно погиб при обстреле городских стен, но кто именно приложил к этому руку – науке доподлинно неизвестно. (Впрочем, у Бенвенуто всегда так: если он упоминает в мемуарах даму – то эта дама, конечно же, влюблена в него по гроб жизни, если коллегу по артистическому цеху – коллега только тем и занят, что превозносит гений великого Бенвенуто, если заказчика – заказчик носит его на руках и со слезами на глазах благодарит за сотворенный шедевр. Так что, само собой, если в Бурбона влетело пушечное ядро, то это ядро мог выпулить только Бенвенуто, кто же еще!).
Тем временем Европа в ужасе наблюдала за Великим разграблением Рима. Гуманисты ужасались, эстеты рыдали, дипломаты строчили друг другу письма с описанием этого трындеца. Карл V, узнав о том, что творят его войска в Вечном Городе, невинно пожал плечами и объявил у себя при дворе траур – дескать, как жаль, что отдельные вышедшие из-под контроля вооруженные группировки дошли до такого безобразия. А папа Климент, в очередной раз очухавшись от потрясения, бродил по крепостным стенам и вглядывался, не идут ли ему на помощь французские войска.
Разумеется, никакие войска не пришли. Прождав напрасно пять недель, Климент подписал с Карлом унизительный мир: Папская область отказалась от прав на Модену, Парму, Пьяченцу и порт Чивитавеккья, и вдобавок с папы содрали сумасшедшую контрибуцию – 400 000 золотых дукатов.
Впрочем, даже после подписания договора Климент еще долго не рисковал выбраться из Сант-Анджело наружу: имперские наемники, отправившиеся после разграбления Рима на летние каникулы грабить окрестные территории, к тому времени уже успели вернуться в город и несытым оком поглядывали на папский замок – а вдруг у папы еще завалялся какой-нибудь медный грош, который можно прибрать к рукам?
Гроши, кстати, вполне себе оставались – и не только медные. В промежутке между своими артиллерийскими подвигами Бенвенуто Челлини успел переплавить по приказу папы сокровища ватиканской казны в золотые цепочки. И вот в один прекрасный день Климент и Ко, обвешавшись этой бижутерией и накинув сверху заплатанные плащи, под покровом ночи слиняли из Сант-Анджело и из Рима вообще. (Причем, скорее всего, император Карл был в курсе этой эскапады, но решил не мешать: в конце концов, папа и так натерпелся от него унижений по самое никуда, так что увеличивать дозировку не имело смысла).
Через несколько дней Климент с остатками своей курии добрался до епископского дворца в небольшом городке Орвьето, где и поселился. Собственно, от дворца там было одно название – здание не ремонтировалось уже лет сто, и над некоторыми покоями даже не было крыши. С горя (а может быть, и ради утепления, чтобы не замерзнуть к хренам в этих развалинах) Климент, этот элегантный щеголь, когда-то слывший самым красивым из всех римских пап, отрастил себе густую бородищу – и так и ходил с этой бородищей до конца жизни.
Климент с бородой:
Но даже в Орвьето папу не оставляли в покое. Аккурат в этот период английскому королю Генриху VIII приспичило развестись со своей законной супругой Екатериной Арагонской и жениться на Анне Болейн. Аргументация у Генриха была следующая: до него Екатерина успела побывать замужем за его покойным старшим братом – Артуром, принцем Уэльским. Артур, правда, на момент заключения брака был еще подростком и вообще довольно быстро помер, поэтому было признано, что его брак с Екатериной до логического завершения в виде сексуальной связи не дошел. (На самом деле, папаше Артура и Генриха, старому жлобу Генриху VII просто не хотелось выплачивать Екатерине вдовью долю: мол, если брака, по сути, и не было, значит, никакая Екатерина не вдова и платить ей ничего не надо; на том и порешили).
И вот, значится, жил-жил Генрих VIII со своей Екатериной целых восемнадцать лет, а на девятнадцатом году вдруг прозрел: да это ж грех смертный! Потому как сказано в книге Левит: «Кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они». Вот поэтому Екатерина ему наследника все не рожает и не рожает. Девчонку (будущую Марию Кровавую), правда, родила – но девчонки не в счет, это же и ежу понятно. И вообще, эта жена уже сломалась старая, несите новую!
Генрих VIII, любитель менять жен (приблизительно в том возрасте, когда он собрался в первый раз развестись):
Екатерина Арагонская:
Короче, послы Генриха приперлись в Орвьето просить папу об аннулировании брака. Сказать, что они охренели, увидав, в каких развалинах обитает глава католического мира, - это ничего не сказать. Правда, папа Климент охренел ничуть не меньше: заявление Генриха было такой эпической чушью, что даже неловко становилось. Опять же, Екатерина Арагонская приходилась родной теткой императору Карлу, и Климент небезосновательно подозревал, что как только Карл пронюхает, что решение принято не в пользу его тетушки, то разграбление Рима покажется ему, Клименту, просто мелкой неприятностью.
В итоге папа решил этот вопрос, что называется, ни вашим, ни нашим: аннулировать брак он не будет, но на рассмотрение дела в церковном суде согласен – с условием, что главным судьей будет его английский легат Лоренцо Кампеджи. А Кампеджи, в свою очередь, немедленно получил тайный папский приказ: затягивать рассмотрение дела изо всех сил, а там или ишак сдохнет, или падишах.
Однако не успели английские послы убраться из Орвьето, как на Климента свалилась новая проблема: в его родимой Флоренции начался бунт. Напомню, во Флоренции на то время проживали трое несовершеннолетних Медичи: внебрачный сын покойного Джулиано Немурского Ипполито, внебрачный сын покойного же Лоренцо II Алессандро (рожденный от чернокожей рабыни Симонетты да Коллевеккьо) и законная дочь Лоренцо II Екатерина (единственная законнорожденная наследница семейства Медичи). Так что Клименту было о чем беспокоиться.
На самом деле беспорядки во Флоренции начались сразу же, как только флорентийцы узнали о разграблении Рима. Рассудив, что с такими раскладами папа им уже не указ, горожане решили, что теперь-то уж самое время свергнуть власть Медичи и восстановить республику. Ипполито и Алессандро успели бежать из города вместе со своим воспитателем, а вот маленькой Екатерине не повезло: горожане взяли ее в заложницы и заперли в монастыре Санта-Лючия.
Исходя из этих обстоятельств, Климент решил засунуть свою папскую гордость куда подальше и помириться с императором Карлом. Карл особо и не возражал (с условием, что Климент коронует его венцом Священной Римской империи в Болонье – была у Карла такая мечта идиота) и даже выделил папе войско для принуждения Флоренции к миру. Это были несколько тысяч отморозков – тех самых, которые два года назад участвовали в разграблении Рима, так что ситуация выглядела просто отвратно. Но выбирать Клименту было не из чего.
Осада Флоренции длилась почти целый год, но в конце концов папа флорентийцев таки дожал: они открыли городские ворота. Резни, к счастью, не воспоследовало: императорские отморозки вели себя в рамочках, поскольку Климент выбил из Карла обещание, что мирные жители ни в коем случае не пострадают. Правда, с городской демократией победитель церемониться не стал: местные политические деятели были выпихнуты в изгнание, а во главе города Климент поставил своего любимого младшего родича – мулата Алессандро, которому к тому моменту уже стукнуло двадцать лет (и про которого злые языки говорили, что на самом деле он сын не Лоренцо II, а самого папы Климента). Алессандро получил многозначительное звание «главы Флорентийской республики» и титул герцога Пенне, выклянченный для него Климентом у императора Карла. Что же касается Ипполито, кузена Алессандро (а точнее, не кузена, а двоюродного дядюшки, но поскольку они с Алессандро были сверстниками, то один хрен), то ему, дабы он не чувствовал себя чужим на этом празднике жизни, папа презентовал кардинальскую шапку.
Оставалась Екатерина – тощий рыжеволосый подросток, который до конца жизни будет помнить «сладкую» жизнь в монастыре во время разгула демократических флорентийских сил. На Екатерину, кстати, у папы Климента были совсем уж грандиозные планы. После коронации в Болонье, Климент аккуратно подъехал к Карлу: мол, любезный император, а вы не будете возражать, если я выдам свою любимую внучатую племянницу за младшего сына короля Франциска?
Карл, конечно, в восторг от этой идеи не пришел, но и противиться не стал. Во-первых, он вообще слабо верил, что Франциск согласится на такой мезальянс с потомицей «торгашей» (ну и что, что мама у Екатерины была Мадлен де Ла Тур д`Овернь – папа-то у нее все равно Медичи!). А во-вторых, думал Карл, даже если у них вдруг все срастется, трона потенциальному жениху все равно не видать – младший же сын!
В общем, 28 октября 1933 года четырнадцатилетнюю Екатерину торжественно выдали замуж за ее ровесника – Анри де Валуа, герцога Орлеанского, второго сына Франциска I. Как потом покажет время, император Карл жестоко ошибался в своих прогнозах: через три года умрет старший сын Франциска, дофин Франсуа, и муж Екатерины станет наследником французского престола, а потом и королем Франции – Генрихом II. А когда в 1559 году Генриху II дадут в глаз копьем во время праздничного турнира, Екатерина станет регентшей при своих малолетних сыновьях и будет определять внутреннюю и внешнюю политику Франции целых тридцать лет подряд.
Екатерина Медичи, дочь Лоренцо II, правнучка Лоренцо Великолепного, королева Франции:
У ее единокровного брата (или же у троюродного дядюшки – это смотря как считать отцовство) – короче, у Алессандро Медичи тоже все складывалось неплохо. По крайней мере, по состоянию на момент Екатерининой свадьбы. Дальше, правда, начало происходить черт знает что, но поскольку Алессандро у нас будет героем следующей главы, то пока оставим его в покое: пусть сидит себе до поры до времени «главой Флорентийской республики» под любящим руководством то ли троюродного дедушки, то ли родного папы римского.
Сам же папа Климент, внеся в копилку своих заслуг перед родом Медичи свадьбу Екатерины с французским принцем, в том же году получил жестокий удар: английский король Генрих VIII, которому уже осточертело ждать развода с нелюбимой женой, объявил, что отныне Рим для него не авторитет и, вообще, теперь он сам будет главой английской церкви. Так Англия откололась от католического мира – и, как известно, до сих пор туда не вернулась (и вряд ли вернется).
После такого афронта Джулио де Медичи aka Климент VII протянул всего год. 25 сентября 1534 года наш герой скончался в возрасте 56 лет – вроде бы как от желудочной/печеночной немощи, хотя поговаривали, что на самом деле папа Климент неудачно откушал грибочков, подсунутых некими анонимными доброжелателями. За десять лет своего понтификата он успел профукать Англию, допустить разграбление Рима и успешно уменьшить площадь Папской области практически вдвое – короче, уронил политический авторитет Святейшего престола до рекордно низких величин. Зато его деятельность на семейном фронте оказалась куда более эффективной: мало того, что его внучатая племянница стала французской королевой – так еще и именно благодаря папе Клименту Медичи стали герцогами Флоренции (но об этом, опять же, в следующей главе).
А еще этот незадачливый папа преподнес человечеству подарок: за несколько месяцев до смерти он заказал другу своего детства Микеланджело написать в Сикстинской капелле «Страшный суд». Сам Климент, правда, до завершения работы не дожил, но зато мы с вами живы и можем теперь смотреть на шедевр Микеланджело сколько влезет!
Продолжение следует…