Ну а теперь на арене нашего цирка – Пьеро ди Лоренцо де Медичи, старший сын Лоренцо Великолепного и следующий некоронованный властитель Флоренции.
Современники окрестили его Piero il Fatuo или Piero lo Sfortunato – Пьеро Злосчастный или Пьеро Невезучий, кому как больше нравится. Ему действительно не сильно подфартило в жизни, однако главное невезение (и для него самого, и для Флоренции) заключалось в том, что Пьеро, сын одного из умнейших людей Италии, был попросту круглый дурак.
Не то чтобы Лоренцо сильно заблуждался насчет умственных способностей своего наследника - но выбирать было просто не из кого. Из двенадцати детей, которых ему родила Клариче Орсини, до более-менее зрелого возраста дожили только шестеро. Самой старшей была Лукреция, которой на момент смерти отца исполнилось двадцать два года, – тетка на редкость умная и пробивная, но, увы, даже просвещенная Флоренция не приняла бы в качестве главы клана Медичи женщину. По тем же причинам отпадали ее младшие сестры Маддалена и Контессина.
Второй сын, восемнадцатилетний кардинальчик Джованни, тоже был парень весьма мозговитый, но, папенькиною волею, еще сызмальства пошел по церковной стезе – как и его кузен Джулио, бастард покойного Джулиано, воспитывавшийся вместе с детьми Лоренцо.
Оставался последний отпрыск Лоренцо – Джулиано-младший, но этот только-только перестал ходить пешком под стол, и, стало быть, с него вообще были взятки гладки.
В итоге по всему выходило, что преемника придется делать из Пьеро. Нельзя сказать, чтобы Лоренцо не старался: образование старшенькому он дал по высшему разряду (впрочем, как и всем остальным детям), к политическим делам начал приучать, едва у Пьеро молоко на губах обсохло, – но эффект неизменно стремился к нулю. К концу жизни Лоренцо с огорчением убедился, что дурак – он и есть дурак, хоть сколько наук в него не впихни.
Пьеро де Медичи в детстве (Гирландайо, «Утверждение устава святого Франциска»):И во взрослом возрасте – у Бронзино и у Герардо дель Фора:Однако худшая из бед состояла в том, что Пьеро был не просто дурак, а дурак с заоблачным ЧСВ. Как же ж, папа у него – сам Лоренцо Великолепный, мама – потомица императоров Юлиев-Клавдиев (чистой воды вранье, но Орсини упорно в это верили), сам он весь из себя красавец (говорили, что Пьеро здорово похож на своего покойного дядюшку Джулиано)! Выводы: Пьеро – звезда, а все кругом – убогие смерды, обязанные при его появлении падать ниц.
Лоренцо честно пытался убедить сынулю, что с флорентийцами такое не работает. Как-никак, Флоренция считает себя республикой, а значит, властвовать ею нужно аккуратно: собственную персону не выпячивать, демократический декорум соблюдать, с политическими союзниками обращаться вежливо, а с врагами еще вежливей. Но Пьеро было хоть кол на голове теши. Когда во Флоренцию заехал с визитом правитель Болоньи Джованни Бентивольо, Лоренцо поручил сыночку принимать почетного гостя (самому Лоренцо на тот момент пришлось куда-то уехать) – и потом сильно об этом пожалел. Пьеро немедленно разрядился в пух и прах (что Лоренцо перед отъездом строго-настрого ему запретил) и отправился блистать.
Прием вышел отвратный: в синем углу ринга – скромный болонский визитер (Бентивольо захватил власть в Болонье всего-то без году неделя), в красном углу – расфуфыренный Пьеро, цедящий слова через губу и глядящий на Бентивольо как на говно, в зрительном зале – члены
жюри Синьории, охреневшие до глубины души от таких раскладов.
Вернувшись, Лоренцо устроил отпрыску изрядную головомойку и принялся заглаживать конфликт. К счастью, то ли Бентивольо оказался не из обидчивых, то ли политическая целесообразность взяла свое – в общем, дело было улажено, но осадочек-то остался. По крайней мере, у Лоренцо. Обидно, знаете ли, под конец жизни осознать, что в семействе Медичи появился первый официально задокументированный идиот.
читать дальшеРазумеется, когда Лоренцо умер, Пьеро тут же развернулся по полной. Первым делом он посрался со своими троюродными дядями – Джованни и Лоренцо ди Пьерфранческо, внуками Лоренцо Старого, родного брата прадедушки Пьеро, Козимо Старого.
Джованни и Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи (у Филиппино Липпи и у Боттичелли):
Повод для конфликта выеденного яйца не стоил: на дискотеке одном из праздников Пьеро и Джованни (который был всего на несколько лет старше своего племянника) поспорили, кто из них будет танцевать с местной первой красавицей. Слово за слово, и в итоге племянничек при всем честном народе засветил дяде по морде.
Скандал вышел неимоверный. Лоренцо Великолепный, наверное, перевернулся в гробу: публичная драка двух Медичи – да такое ему бы и в страшном сне присниться не могло! Джованни, правда, утерся и смолчал, понимая, что открыто переть против представителя старшей ветви ему еще рано, но обидку, естественно, затаил.
Впрочем, ждать ему оставалось недолго, ибо эта старшая ветвь в лице Пьеро начала терять сторонников не по дням, а по часам. По двум причинам: во-первых, со всеми остальными Пьеро вел себя не лучше, чем с Джованни, а во-вторых, этот полудурок напрочь не понимал, что политическая машина Медичи (выборы-перевыборы-нужные-люди-на-местах) просто так ради его прекрасных глаз работать не будет. За ней нужно ухаживать – там подмазал, там детальку заменил, там у кого-то ребенка крестил, там доброе слово кому-то сказал или подарок приятный к Рождеству сделал – флоринов этак на двести-триста… И делать все это надо дипломатичненько и с уважением – как и подобает настоящему крестному отцу города.
Поскольку дипломатия и Пьеро были не совместимы от слова «совсем», а из всего населения земного шара он уважал только себя, единственного и неповторимого, то неудивительно, что вскорости от этого политического механизма остались рожки да ножки. Денег тоже не было: банк Медичи, честно говоря, еще при Лоренцо Великолепном практически дошел до ручки, но Лоренцо со своим обаянием и изворотливостью каждый раз умудрялся как-то выкручиваться. Пьеро же никто во всей Италии не дал бы ни гроша.
Кстати, об Италии: на внешнеполитическом фронте тоже назревала жопа. У миланцев, традиционных союзников Флоренции, начался очередной престолонаследнический срач: регент Лодовико Сфорца aka Моро решил окончательно оттереть от престола своего племянника, законного герцога Джан Галеаццо Марию, под тем предлогом, что Джан Галеаццо, дескать, полное УО.
Лодовико Сфорца и Джан Галеаццо Мария Сфорца (Амброджо де Предис):
Сказать по правде, Джан Галеаццо действительно был далеко не Энштейн, но все же ложку в ухо не нес, поэтому доводы Лодовико в глазах широкой итальянской общественности выглядели несколько сомнительно. Хуже того, предполагаемый инвалид умственного труда был женат, и не на ком-нибудь, а на Изабелле Арагонской, дочке Альфонса Калабрийского, наследника неаполитанского короля Ферранте.
Естественно, папа и дедушка Изабеллы немедленно взбугуртнули и пригрозили Лодовико, что придут в Милан самолично, вместе с войсками, и вот тогда посмотрим, кто здесь умственно отсталый. Встревоженный Лодовико кинулся за помощью к Флоренции – то бишь, к Пьеро.
Пьеро оказался между двух огней. Милан, конечно, Флоренции союзник – но ведь и Неаполь союзник тоже! И вообще, поддержать узурпатора – это тот еще риск: а ну как не выгорит у Лодовико дело с троном, и что тогда? Ситуация, как видим, архисложная, тут и у более умного человека голова бы пошла кругом. Пьеро начал юлить, уходя от прямого ответа, но добился только того, что Лодовико оскорбился, плюнул и отправился договариваться с французским королем Карлом VIII.
Карл оказался очень даже «за», потому как в качестве ответной услуги Лодовико пообещал ему помощь в завоевании Неаполя. Французские короли, как мы знаем, давно уже страдали наслаждались навязчивой идеей отхапать себе неаполитанский престол. А тут еще как раз исполнилось пророчество Савонаролы: помер старый король Ферранте, так что Лодовико явился со своим предложением как нельзя вовремя.
Жан Перреаль. Портрет Карла VIII:

Итак, французские войска выдвинулись в Италию. Во Флоренции схватились за голову: по-любому выходило, что по пути в Неаполь Карл должен пройти через флорентийские владения, и непонятно, что делать – пускать его или не пускать? Можно, конечно, попробовать и не пустить, но силы чересчур неравны. Вон, недаром тот же Савонарола, у которого политический нюх никак не слабее религиозного, уже которую неделю на всех углах блажит пророчит, что вот как придет с севера армия варваров да как вломит нам, грешным, за грехи наши…
В общем, во Флоренции напряженно думали. Думала Синьория, думал Совет Семидесяти, и Пьеро, к сожалению, тоже думал. До чего он додумался, я расскажу вам чуть позже, а пока поведаю одну типамистическую историю, приключившуюся как раз в это время с нашим другом Микеланджело.
Микеладжело на тот момент исполнилось около девятнадцати лет, и он продолжал жить на хлебах у Медичи. Пьеро относился к нему очень хорошо – что, вообще-то, для него было не совсем характерно, но, как-никак, друзья детства, вместе выросли. Правда, на интересные заказы у Пьеро ума не хватало, так что Микеланджело у него занимался в основном всякой фигней – то высокохудожественного снеговика во дворе палаццо вылепит (снег во Флоренции – ну как же такое дело не отметить!), то еще какую-нибудь чепуху сварганит.
Ну так вот: как сообщает нам биограф Асканио Кондиви, был у Микеланджело приятель – некий музыкант по имени Кардьере, «который когда-то доставлял большое удовольствие Великолепному пением под аккомпанемент лиры и удивительной импровизацией». И вот однажды этот удивительный Кардьере рассказал Микеланджело, что явился к нему во сне сам покойный Лоренцо «в черной разодранной одежде, из-под которой сквозило голое тело» и приказал передать Пьеро, что тот вскоре будет изгнан из своего дворца.
Приятели начали думать: передавать Пьеро это послание с того света или не передавать. Характерец у нового главы дома Медичи был еще тот, поэтому Кардьере решил все-таки воздержаться. Но через несколько дней сон повторился: на этот раз Лоренцо (все в том же дырявом трауре на голое тело) не стал разводить долгих церемоний, а попросту влепил Кардьере оплеуху «за то, что он ничего не передал Пьеро».
Перепуганный Микеланджело принялся уговаривать друга побыстрее выполнить волю Лоренцо, пока тот еще чего-нибудь не отчебучил. Кардьере, в свою очередь, тоже не горел желанием продолжать этот загробный интерактив, так что он быстренько собрался и двинул пешком в Кареджи, к Пьеро.
Долго идти не пришлось. На полдороги Кардьере повстречался с Пьеро и его свитой, возвращавшимися во Флоренцию. Далее события развивались вполне предсказуемо. Пьеро оборжал сновидца, а его секретарь Довици да Бибьена возмущенно заявил: «Ты с ума сошел. Кого, думаешь ты, Лоренцо любит больше: своего сына или тебя? Если бы это было возможно, то он явился бы своему сыну, а не кому-либо другому».
Как поступил после этого Кардьере, неизвестно. А вот Микеланжело, как он сам рассказывал своему биографу, узрел в этих события признаки надвигающегося трындеца и немедленно сбежал из Флоренции. Из чего мы можем заключить, что политическое чутье у него было развито ничуть не хуже, чем у Савонаролы - безотносительно всяких мистических штучек.
Пьеро, тем временем, приближал этот грядущий трындец, как только мог. Карл VIII уже стоял у тосканских границ и требовал, чтобы его пропустили через флорентийские территории. Многие в городе склонялись к тому, что да, надо бы пропустить – невзирая на то, что Пьеро уже пообещал неаполитанскому королю Альфонсу свою поддержку. Пьеро пораскинул мозгами и решил для начала посадить под домашних арест нелюбимых троюродных дядей – Лоренцо и Джованни, которые вроде бы как тайно отношались с Карлом, обещая ему беспрепятственный проход к Неаполю.
Ситуацию это, правда, никак не исправило. У Карла, напрасно ожидавшего от Пьеро ответа, лопнуло терпение, и он захватил приграничный замок в Фивиццано. Положение с каждым днем становилось все хуже: на границе – французы, в городе – всеобщее недовольство, а из союзников у Флоренции остался один Альфонсо Неаполитанский, у которого сейчас своих проблем выше крыши, ибо Карл уже успел навалять его войскам в Лигурии так, что мама не горюй.
И вот в этот критический момент Пьеро посетила идея. А что, если он, по примеру отца, храбро отправится в тыл врага и очарует в одно лицо Карла, как Лоренцо очаровал когда-то короля Ферранте? Недолго думая, Пьеро выехал из Флоренции, не поставив в известность Синьорию (совсем, как Лоренцо!), и двинулся к Карлу.
Прослышав об этой идиотской затее, кардинальчик Джованни, сидевший в то время в Риме, немедленно рванул в Тоскану – перехватить старшего братца. Но было уже поздно. Пока Джованни трясся по разбитым дорогам Центральной Италии, Пьеро успел добраться до королевской ставки и приступил к переговорам.
Правда, переговорами это позорище назвать сложно. Карл хоть и сам был далеко не титан мысли, но, тем не менее, сразу понял, с кем имеет дело. Окинув Пьеро презрительным взглядом, он грозно потребовал: а) обеспечить французам свободный проход через Тоскану, б) немедленно сдать под французские военные базы Пизу и Ливорно.
Ошарашенный такой напористостью, Пьеро сразу растерял весь свой гонор. Потрепыхавшись несколько минут, он горестно вякнул: «Ну ладно, забирайте», – и на этом переговорный процесс и закончился.
Естественно, когда горе-переговорщик вернулся назад во Флоренцию, город принял его в штыки. Так бездарно слить все свои позиции – это еще уметь было надо! Пускай положение республики и не было особо блестящим – но ведь и у Карла дела шли не то чтобы зашибись. Ему кровь из носу нужно было обеспечить себе безопасный тыл, пока он будет воевать в Неаполе, и этот самый тыл ему сейчас могла предоставить только Флоренция. Тот же Лоренцо Великолепный при таких козырях смог бы выбить из Карла массу бонусов, но Пьеро просрал все, не получив взамен в прямом смысле ни хрена.
Короче, чаша флорентийского терпения переполнилась. Синьория объявила Пьеро предателем родины и постановила: отправить всех Медичи и их сторонников в вечное изгнание, а на их имущество наложить арест!
Это была катастрофа. Кардинал Джованни пытался расшевелить братца, уговаривая его сделать хоть что-нибудь, но Пьеро окончательно впал в ничтожество и теперь думал только о том, как бы побыстрее смыться из города, пока разъяренный народец до него не добрался.
Обругав старшего брата дебилом, Джованни принялся спасать то, что еще можно было спасти. Пока Пьеро с женой, детьми и самым младшим братом, пятнадцатилетним Джулиано, под покровом ночи пробирались к городским воротам, Джованни, переодетый в монаха-доминиканца, собрал в палаццо все ценности дома Медичи, которые смог унести, и тайно переправил их в монастырь Сан-Марко.
Выбор был не так уж и плох. Хоть приором монастыря и был никто иной как Савонарола – один из злейших врагов Медичи, но все же многие монахи помнили, сколько бабла в свое время влили в Сан-Марко Козимо Старый и его потомки. Так что Джованни не прогадал: фамильные ценности спокойно пролежали в монастыре все то время, пока Медичи находились в изгнании, а потом вернулись к законным владельцам.
Сделав таким образом все, что от него зависело, юный кардинал незаметно выбрался из города, стащил с себя пропотевшую доминиканскую рясу и галопом поскакал в Пизу – забирать оттуда своего любимого младшего кузена Джулио, учившегося в тамошнем университете. Из Пизы кузены сразу же выдвинулись в Венецию – и как раз вовремя: в Пизу уже входили французские войска.
В итоге из всего обширного семейства Медичи во Флоренции осталась только старшая сестра Лукреция, которая была замужем за Якопо Сальвиати, и представители младшей ветви – Лоренцо и Джованни ди Пьерфранческо. Эти двое, правда, публично отреклись от фамилии Медичи и объявили, что будут теперь зваться Пополано – «народные». Правда, в перспективе это им не очень помогло: Джованни Пополано вскоре скончался от подагры, не успев получить от своего отречения никаких особых дивидендов, а Лоренцо хоть и продержался некоторое время на политической арене, но через девять лет все равно загремел в тюрьму по обвинению в государственной измене и там и помер.
Однако вернемся назад, в 1494 год. После бегства Медичи Синьория прикарманила все те ценности, которые не успел утащить кардинальчик Джованни, а в палаццо устроила казармы для городского ополчения. Карл VIII к тому времени уже оккупировал Пизу и грозился вот-вот подойти к Флоренции. С этим надо было что-то делать: понятно, что если французы решат раскатать город в блин (а скорее всего они так и сделают), то никакое ополчение не поможет. Оставалось надеяться только на дипломатию, и флорентийцы отправили к Карлу делегацию из четырех «уважаемых граждан».
В число этих уважаемых граждан каким-то образом затесался Савонарола – то ли кто-то решил, что неплохо бы привлечь к переговорам лицо духовное, то ли этот пророк-диссидент по своему обыкновению сам себя привлек, а флорентийцы просто не стали спорить. В дипломатии Савонарола разбирался приблизительно как свинья в апельсинах, но, как ни удивительно, именно он в итоге обеспечил флорентийской миссии эпик вин.
Итак, миссия прибыла в Пизу. Не успели флорентийские дипломаты и рта раскрыть, как Савонарола величественно ткнул в Карла пальцем и громогласно объявил: «Се орудие Всевышнего!»
Дипломаты побледнели. Карл с интересом воззрился на Савонаролу.
Савонарола, ничуть не смутившись, продолжил в том же духе. Король французов – это бич божий и воплощение божественной справедливости, карающей грешников, заявил он. Но Флоренция - град Господень, и если вдруг бичу вздумается, супротив божьей воли, обрушиться на этот богоизбранный город, то Господь устроит Карлу и его войску такой пипец, что жители Содома и Гоморры покажутся по сравнению с ними счастливчиками!
Дипломаты неиллюзорно отложили кирпичей. Вот, вотпрямщас Карл прикажет схватить их и казнить к чертовой матери вместе с этим чокнутым монахом…
Но Карл, как ни странно, отнесся к спичу Савонаролы с пониманием. В конце концов, он был типичный продукт благочестивого воспитания того времени, и на уровне подкорки у него было прописано, что есть на свете такие праведные люди, которые ходят в драных рясах и режут монархам правду-матку. К тому же, сравнение с бичом божьим не могло ему не льстить: приятно ведь осознавать, что ты прешься через пол-Европы не потому, что тебе приспичило захватить чужой престол, а потому что воплощаешь божественную справедливость!
Таким образом, Савонарола заборол Карла на этом поле как котенка. Впрочем, не надо думать, что это был хитро рассчитанный дипломатический ход – просто Савонарола со всеми так разговаривал. Фактически ему здорово повезло: будь Карл чуть менее зомбирован набожен, дело могло бы закончиться именно так, как и подозревали отложившие кирпичей дипломаты. Но что вышло – то вышло. Французы вступили во Флоренцию, однако, по меркам того времени, вели себя аки ангелы: ничего не сожгли, ничего не разрушили и даже практически ничего не разграбили (ну вот разве что только палаццо Медичи, но это уж сам бог велел).
Правда, когда через одиннадцать дней Карл со своим войском собрался покинуть город, разразился скандал. На прощание король потребовал от Флоренции 150 000 флоринов – в качестве добровольно-принудительного пожертвования на нужды французской армии. Флорентийцы согласились, но выплатили только 120 000. Карл взбеленился и заорал, что если ему сейчас не принесут недостающие тридцать тыщ, он прикажет трубачам затрубить в трубы и его войско сравняет город с землей. Но расхрабрившийся гонфалоньер Каппони гаркнул: «А мы тогда зазвоним в колокола!!!» - и Карл сразу утих, сообразив, что народное восстание, поднятое по сигналу тревоги, может потрепать его людей так, что мало не покажется.
В общем, французы покинули Флоренцию и почапали на юг, в Неаполь.
В городе воцарился политический вакуум. Старые структуры, заточенные под Медичи, уже не работали, а новых пока никто не создал. Тогда горожане обратились к авторитету духовному – то бишь, к Савонароле: уж этот-то божий человек точно должен знать, как им надо жить!
Савонарола охотно откликнулся на призыв. Под его влиянием провели налоговую реформу в пользу бедных (уникальный случай для тех времен!), расширили избирательные права на всех граждан старше тридцати лет, чьи предки хоть раз занимали должность в городской администрации (тоже небывалой широты демократия) и объявили амнистию для политических изгнанников – в том числе даже для сторонников Медичи (правда, только третьестепенных).
Все это было очень круто, но, к сожалению, Савонарола на этом не остановился. Политические преобразования для него были делом десятым: главное – духовное возрождение Флоренции! Духовное возрождение в его глазах выглядело так: флорентийцы должны поститься, молиться и слушать радио «Радонеж» отказаться от всего, что не является предметом первой необходимости. Да, и от всякого греховного искусства тоже. Савонарола даже организовал нечто вроде отряда юных пионеров: дети, одетые в белые одежды, ходили по домам и собирали подаяние для бедных – ну и заодно шпионили, не занимается ли кто-нибудь чем-нибудь нечестивым.
В качестве подаяния этим павликам морозовым предлагалось отдавать не только деньги, но и всякие нехорошие излишества: шикарную одежду, драгоценности, зеркала, музыкальные инструменты, нерелигиозную литературу, скульптуры, картины и т.д. Все это добро Савонарола собирал для финального перфоманса, которым хотел продемонстрировать окончательную победу Флоренции над грехом, – однако об этом чуть позже.
Поначалу народ на эти духовные веяния очень даже велся. Не устояли даже такие столпы вольнодумства, как Полициано, Пико делла Мирандола (этот, впрочем, давно уже был с Савонаролой на «ты») и даже Боттичелли, по слухам, самолично отдавший юным пионерам несколько своих «нечестивых» картин. А Савонарола все продолжал бороться с пороками: он пробил в Синьории закон, по которому содомский грех должен был караться сожжением заживо, а за богохульство полагалось вырывать языки.
(Забегая вперед, скажу: к счастью, эти законы не очень-то и исполнялись. За четыре года «правления» Савонаролы был приговорен к сожжению аж целый один содомит, да и у того были отягчающие в виде воровства и разбоя. Остальных мужеложцев и святотатцев обычно просто приговаривали к штрафу или, на худой конец, отправляли в изгнание).
Так прошло несколько лет. Постепенно горожанам начало надоедать это благочестивое житье: духовность духовностью, но жрать-то хочется! А каким макаром совместить духовную аскезу с нормальной работой и торговлей, совершенно неизвестно. Юных пионеров, клянчивших «излишки», все чаще встречали матюгами, а то и рукоприкладством. Появилась партия противников Савонаролы – так называемые arrabiati, то есть, «разгневанные», или же «взбешенные». Сторонникам Савонаролы «разгневанные» приклеили презрительные погоняла piagnoni («плакальщики») и capernostri (от слова capo – «голова» и названия молитвы «Отче наш» - «Pater noster»; то есть те, кто постоянно качает головой во время молитвы).
Была еще и третья партия – palleschi (от названия шаров на гербе Медичи - palle), сторонники возвращения Пьеро Невезучего или хоть кого-нибудь из семейства Медичи. Но эти особой популярностью не пользовались: пускай горожанам и надоел Савонарола, однако менять его на дурака Пьеро никто не собирался.
Что касается самого Пьеро, то он все эти годы болтался по Италии как говно в проруби, пытаясь найти кого-нибудь, на чьей шее можно было бы въехать обратно во Флоренцию. Желающих находилось немного. Единственными, кто оказывал ему неизменную поддержку, были его старшая сестра Лукреция, остававшаяся в городе, его двоюродный дядя Лоренцо Торнабуони и еще несколько бывших приближенных его отца. В 1497 году Лукреция и Ко даже организовали заговор, вбухав три тысячи дукатов в подготовку переворота в пользу Пьеро, но заговор был раскрыт. Лукрецию арестовали и подвергли «веревочной» пытке (местный вариант пытки на дыбе), однако казнить не решились и в конце концов просто выслали ее из города. Все остальные участники заговора отправились прямиком на плаху.
Лукреция Медичи, железная тетка, выдержавшая пытку на дыбе и после этого отравлявшая жизнь своим врагам еще целых 56 лет (Сандро Боттичелли или Раффаэллино дель Гарбо):

Тем временем Савонарола, заметив, что накал благочестия во Флоренции как-то недопустимо снизился, решил устроить массовое агитмероприятие. В историю это действо вошло под многозначительным названием «Костер тщеславия». 7 февраля 1497 года, на масленичный вторник, благонадежные и благочестивые граждане стащили на площадь Синьории все «нехорошие излишества», конфискованные у горожан юными пионерами. Картины, статуи, книги, зеркала, лютни, арфы, флаконы духов, карты, шахматы, игральные кости и прочие греховные предметы были сложены горой, а на самый верх этой горы посадили чучело Сатаны.
Физиономией Сатана точь-в-точь походил на одного венецианского перекупщика, которому хватило глупости предложить Савонароле продать ему все это греховное имущество за 22 000 флоринов. Впрочем, надо полагать, у венецианца все же достало мозгов немедленно смыться после этого предложения, иначе в качестве чучела на верхушке этой инсталляции фигурировал бы он сам.
Когда все было готово, толпа затянула псалом «Тебя, Боже, хвалим», и Савонарола скомандовал: «Поджигай!» 22 000 флоринов сотни шедевров ренессансного искусства поднялись дымом к небесам.
Однако этой вспышки благочестия хватило ненадолго. Народ продолжал роптать: экономика пребывала в жопе, голодных становилось все больше, а бесконечные проповеди против греховности уже сидели у большинства флорентийцев в печенках. Тут еще подлил масла в огонь папа Александр VI, он же Родриго Борджа. Савонарола так яростно поливал его в своих проповедях (и ведь было, за что!), что папа, наконец, не выдержал и отлучил нахального проповедника от церкви.
Это произвело на флорентийцев немалое впечатление. Пускай все знали, что папа Борджа – тот еще свиноеб фрукт, но все-таки он наместник святого Петра на земле. Посещаемость проповедей Савонаролы резко упала.
К атаке подключились монахи-францисканцы, для которых нагадить конкурирующему ордену (Савонарола-то был доминиканец!) было традиционным удовольствием. При поддержке папы они вызвали Савонаролу на челлендж: пускай он вместе с одним из францисканцев пройдет босыми ногами по горящему костру – кто из них двоих не обожжется, на том и почиет всамделишная благодать божия!
Это была такая средневековая дикость, что возмутились даже противники Савонаролы (естественно, из тех, кто пообразованнее). Сам Савонарола тоже психанул и напомнил францисканцам Евангелие от Луки: «Не искушай Господа Бога своего» - однако в глазах широких масс такой аргумент, естественно, выглядел не более чем гнилой отмазкой.
В конце концов, сговорились на следующем: испытание огнем состоится, но вместо Савонаролы рисковать жизнью будет его преданный ученик Доменико да Пеша. Что, естественно, популярности Савонароле никак не прибавило.
Итак, 7 апреля 1498 года на площади Синьории разложили дорожку из дров и щепы. Испытание не заладилось с самого начала: сперва обе стороны долго и нудно срались, должны ли участвующие нести в руках деревянные распятия и не будет ли святотатством, если эти распятия сгорят. Толпа, собравшаяся поглазеть на невиданное зрелище, заскучала. Наконец, дорожку все-таки подожгли, но «жюри» все еще продолжало спорить. А пока они спорили, природа решила устроить подставу: внезапно хлынул буйный апрельский ливень и погасил все к чертовой матери.
А теперь представьте, что было бы, если бы Савонарола все-таки согласился на испытание и без препирательств поперся в костер, а тут бац – и хляби небесные спасают его как истинного божьего избранника! Это ж какой был бы эффект!!!
Толпа со смехом разошлась, отпуская нелестные шуточки в адрес Савонаролы и его ученика. Авторитет всемогущего проповедника был окончательно похерен.
На следующий день один из учеников Савонаролы попытался отслужить праздничную обедню в честь Вербного воскресенья, но прихожане согнали его с кафедры и преследовали аж до монастыря Сан-Марко, где этот бедолага надеялся укрыться. Начались массовые беспорядки: толпа окружила Сан-Марко и принялась брать его штурмом. К двум часам ночи им наконец-то удалось поджечь двери и вломиться в монастырь. Савонаролу вытащили из кельи, приволокли во Дворец Синьории и бросили в темничку Альбергетто – ту самую, в которой шестьдесят лет назад квартировал Козимо Старый.
Утром узника перевели в тюрьму Барджелло, где и применили на нем весь ассортимент традиционных флорентийских пыток. Папа Борджа отправил во Флоренцию своих юристов (Савонаролу обвиняли в ереси, а значит, дело априори попадало под папскую юрисдикцию), и в мае 1498 года они вынесли приговор: повесить Савонаролу и его учеников Доменико да Пеша и Сильвестро Маруффи на решетке Дворца Синьории, а затем придать трупы сожжению.
23 мая приговор был приведен в исполнение – на том самом месте, где пятнадцать с половиной месяцев назад Савонарола зажег свой Костер тщеславия. После казни пепел ссыпали на телегу, отвезли на Старый мост и сбросили в Арно.
Филиппо Дольчати. «Казнь Савонаролы»:

Узнав о казни своего главного противника, Пьеро Невезучий воспрял духом и собрался было снова сунуться во Флоренцию, но союзников для этого рискованного дела так и не нашел. Таскаясь по Италии, он в конце концов прибился к французам, которые бросили ему с барского плеча косточку – должность губернатора Кассино, маленького городка возле знаменитого аббатства Монтекассино, главой которого числился его брат Джованни. Джованни, правда, в это время в аббатстве не было: он тусовался в Риме, пытаясь поднять престиж Медичи хотя бы на церковном фронте.
Закончил Пьеро недолгую, но бурную свою жизнь в полном соответствии со своим прозвищем. В 1501 году неподалеку от Кассино французы сцепились с испанской армией, союзниками покойного неаполитанского короля Альфонсо (сам Альфонсо к тому времени уже успел отправиться на тот свет от нарыва на заднице). Испанцы наваляли противникам по первое число, и французы ударились в бегство. Вместе с ними попытался бежать и Пьеро, но во время переправы через речку Гарильяно его лодка опрокинулась, и 31-летний Пьеро банально утонул.
Его жену и детей забрал к себе в Рим Джованни – как-никак, теперь он был главой рода Медичи. Перед ним стояла почти невыполнимая задача: исправить все ошибки, сделанные братом, и вернуть семье былое положение. Как это сделать, Джованни пока представлял себе довольно смутно, но, все же, кое-какие наметки у него были…
Продолжение следует…
В маму пошел. Вот нехрен родниться с аристократией.После Боны и Катерины Сфорца - самая моя любимая ренессансная барышня! И яркий пример того, как можно порвать всем шаблон не разрывая всем шаблон.
Ну и Савонароле так и надо. Ему за Костёр Тщеславия ещё и не так навалять бы надо было. Казлина, блин
Совершенно потрясающая дама. И почему-то о ней так редко пишут, даже итальянцы.
После Боны
А я в свое время с удовольствием узнала, что Бар в Винницкой области Бона назвала в честь Бари (она там родилась - это матушки ее владение было, Изабеллы Арагонской).
Казлина, блин
Но ведь, что самое обидное, честный человек. И даже, мнэ-э-э, действительно праведный в каком-то смысле. Но, блядь, с неуемным желанием загнать человечество в рай.
Вот да! Совершенно феноменальная сила воли, и всё остальное не подкачало ни разу. Даже жаль, вот уж чьё жизнеописание с удовольствием бы прочёл.
А я в свое время с удовольствием узнала, что Бар в Винницкой области Бона назвала в честь Бари (она там родилась - это матушки ее владение было, Изабеллы Арагонской).
Ага,я про это у Галины Аудерской читал в её "Драконе на гербе". Сначала подумал - очередная легенда, потом проверил, так оно и оказалось. Королевы такие королевы!
Но ведь, что самое обидное, честный человек. И даже, мнэ-э-э, действительно праведный в каком-то смысле. Но, блядь, с неуемным желанием загнать человечество в рай.
Именно про таких и говорят - благими намерениями мостят дорогу в ад. В любом случае, столь вопиющий акт уничтожения предметов искусства не оправдывается ничем, считаю.
Вырывание языков и сожжение заживо тоже ничего так. Хорошо, что они там, во Флоренции, были такие ленивые.
А чего? Всё прекрасно сваливается на доминиканскую принадлежность и на то, что весь гуманизм из Флоренции к этому периоду времени того, в остальную Европу повыэкспортировали
Очень интересно и захватывающе!! Спасибо огромное за такое удовольствие!!!!!