"Почем я знаю: может, через три недели наступит конец света!" (с)
Джованни ди Биччи
Козимо Старый: часть 1
Козимо Старый: часть 2
Козимо Старый: часть 3
Пьеро Подагрик
Лоренцо Великолепный: часть 1
Лоренцо Великолепный: часть 2. Заговор Пацци (начало)
Лоренцо Великолепный: часть 2. Заговор Пацци (продолжение)
Лоренцо Великолепный: часть 3. Игра ва-банк
Лоренцо Великолепный: часть 4. The best
Собирались в предыдущем посте поговорить о Микеланджело – поговорим же о Микеланджело! :-) Тем более что мало для кого Лоренцо сделал столько, сколько для него.
Родился Микеланджело (или же, на флорентийский манер, Микеланьоло – как он себя всю жизнь и называл) в семье бедной, но
Правда, доказательства этого родства, судя по всему, существовали только у Буонарроти в голове, потому как никто и никогда их так и не отыскал. С денежными делами у псевдопотомков тоже было не ахти: сначала, по примеру всех остальных флорентийских аристократов, они попробовали податься в банкиры, но дело не выгорело, и посему семейство Буонарроти вот уже несколько поколений прозябало в благородном нищебродстве.
Папенька Микеланджело в этом смысле не был исключением: вершиной его карьеры была должность подеста в крошечном тосканском городишке Капрезе. Там его жена, Франческа ди Нери ди Миньято, и родила ему второго сына (был еще и старший отпрыск - Лионардо). Младенца окрестили в честь Михаила Архангела и быстренько сплавили в деревню, к кормилице. А само семейство вернулось во Флоренцию (срок полномочий в Капрезе у папеньки закончился), где в кратчайшие сроки наплодило маленькому Микеланджело еще троих сиблингов, после чего Франческа ди Нери, утомленная этим гинекологическим марафоном, тихо скончалась.
Забирать второго отпрыска из деревни папа не стал – якобы из-за слабого здоровья пацанчика, а вообще, подозреваю, просто из экономии: отпрысков было много, а денег мало. Пацанчику, впрочем, в деревне очень нравилось. Это была не просто деревня – это была деревня Сеттиньяно, что близ Ареццо, и славилась она тем, что там добывали отличный песчаник. Соответственно, у кормилицы Микеланджело был муж-каменотес, папа-каменотес и сыновья – подрастающие каменотесы. Через полвека Микеланджело скажет своему приятелю Вазари: «Если есть что хорошее в моем даровании, то это от того, что я родился в разреженном воздухе аретинской вашей земли, да и резцы, и молот, которыми я делаю свои статуи, я извлек из молока моей кормилицы».
Сеттиньяно:
читать дальшеКогда Микеланджело стукнуло семь, родитель все-таки решил воссоединить его с семьей. Оценив умственные способности отпрыска (которого за эти семь лет видел от силы раза три), Лодовико возымел идею сделать из него в будущем нотариуса – офигенно крутая профессия по тем временам – и отдал его в довольно престижную школу Франческо да Урбино.
Правда, сам Микеланджело с таким решением был в корне не согласен. И очень скоро папа Лодовико с огорчением выяснил, что отпрыск, несмотря на весь свой ум, учиться категорически не желает, а желает он, паразит этакий, стать великим художником. Ну и еще великим скульптором.
Со скульптурой, правда, дело пока не очень вытанцовывалось, ибо Флоренция – не Сеттиньяно, и куски песчаника тут на дороге не валяются. Зато кругом были церкви-дворцы-картины-статуи, каковые Микеланджело и срисовывал, как одержимый, используя для этого дорогостоящие школьные тетрадки и тем самым безответственно транжиря деньги благородного папы-нищеброда.
Папа, естественно, пытался излечить сына от этой придури ремнем, а также добрым словом (но преимущественно все-таки ремнем), однако получалось плохо. Мягкости и покладистости в юном Микеланджело было столько же, сколько в противотанковом еже, а посему обстановка в семье накалялась с каждым годом. Став подростком, пацанчик вообще забил на школу и, что еще хуже, завел себе дурное знакомство – подружился с другим тинейджером, тринадцатилетним Франческо Граначчи. Этот Граначчи был учеником не абы кого, а самого Доменико Гирландайо.
Само собой, Микеланджело тоже страшно хотелось учиться живописи у Гирландайо (какие нотариусы, да идите вы нахер!), но, помимо папиных фанаберий, имелась еще одна проблемка. Точнее, две. Во-первых, для ученика Микеланджело был уже староват – ему стукнуло тринадцать, а Гирландайо предпочитал брать максимум десятилеток. А во-вторых, за обучение надо было платить – а платить нечем, ибо из всех экономических ресурсов у благородного семейства Буонарроти имелись только шиш в кармане да вошь на аркане.
К счастью, Гирландайо был не только великим художником, но и просто очень хорошим и добрым человеком. Поглядев на рисунки Микеланджело (спасибо верному другу Франческо!), он уломал нищеброда Лодовико таки отдать сына в мастерскую – с тем, что он, Гирландайо, не просто не возьмет за нового ученика денег, а напротив, сам, будет платить ему зарплату.
На сей счет даже сохранился документ, который Вазари приводит в своих «Жизнеописаниях» (причем клянется, что переписал его с оригинала буковка в буковку):
"1488. Ricordo questo dì primo d’aprile, come io Lodovico di Lionardo di Buonarota acconcio Michelagnolo mio figliuolo con Domenico e Davit di Tommaso di Currado per anni tre prossimi a venire con questi patti e modi: che ’l detto Michelagnolo debba stare con i sopra detti detto tempo a imparare a dipignere et a fare detto essercizio, e ciò i sopra detti gli comanderanno, e detti Domenico e Davit gli debbon dare in questi tre anni fiorini ventiquattro di sugello, el primo anno fiorini sei, el secondo anno fiorini otto, il terzo fiorini dieci; in tutta la somma di lire novantasei".
«1488. Удостоверяю сего первого апреля, что я, Лодовико ди Леонардо ди Буонарроти, поручаю сына моего, Микеланджело, Доменико и Давиду ди Томмазо ди Куррадо на ближайшие три года с тем условием и сговором, что означенный Микеланджело обязуется находиться у вышеназванных означенное время, обучаясь рисованию и упражняясь в означенном ремесле и во всем, что вышеназванные ему поручат, и что означенные Доменико и Давид обязуются уплатить ему в течение трех лет двадцать четыре полноценных флорина: в первый год шесть флоринов, во второй год восемь флоринов, в третий – десять флоринов, а всего 96 лир» (пер. Б. Грифцова).
Похоже, двадцать четыре флорина для многодетного папаши Буонарроти были нифига себе деньгами, раз Лодовико согласился пожертвовать мечтами о сыне-нотариусе. Короче, Микеланджело поступил в мастерскую к Гирландайо, рисовал там как бешеный, оправдывая оказанное авансом доверие, и был счастлив… почти. Потому как живопись живописью, но нужна ж еще и скульптура! А скульптуре у Гирландайо, естественно, не обучали.
Но шустрый тинейджер таки нашел выход. На втором году обучения он прибился, так сказать, факультативом к старенькому скульптору Бертольдо ди Джованни, который в юности был учеником самого Донателло. Бертольдо был дряхл и почти слеп, но при этом обладал скиллами хорошего реставратора, поэтому Лоренцо Великолепный нанял его хранителем своей коллекции античных скульптур, располагавшейся в саду Сан-Марко.
По поводу этого сада Сан-Марко историки потом сломали немало копий. Одни, опираясь на утверждение Вазари, считают, что это была полноценная школа для юных скульпторов, специально организованная Лоренцо: так сказать, детский садик для гениев имени Медичи. Вторые – что никакой школы не было, было просто энное количество скульптур, за которыми приглядывал старый Бертольдо, ну и, время от времени, туда забредал кто-нибудь из молодых флорентийских талантов покопировать все это счастье.
Истина, видимо, находится где-то посередине: да, скульптуры были, да, таланты забредали, да, Лоренцо, со свойственной ему щедростью, подкармливал самых многообещающих деньгами – но юридически, конечно, никто и никогда это никак не оформлял (точно так же, как и в случае с Платоновской академией). Но вот что точно можно сказать – так это то, что как минимум Микеланджело получил от этого сада Сан-Марко очень много профита.
Историю встречи Микеланджело и Лоренцо в саду подробно описал Вазари. По его словам, наш тинейджер в тот день принялся ваять статую ухмыляющегося старого фавна – по мотивам натыканных вокруг античных скульптур.
Микеланджело обозлился, и, пока Лоренцо гулял себе по саду дальше, быстро отколол фавну один зуб и замазал лунку так, чтобы у зрителя уже не оставалось никаких сомнений: зуб вывалился от старости. А потом гордо продемонстрировал вернувшемуся Лоренцо проапгредженный вариант, и все заверте…
Правда это или нет – черт его знает (но может быть, и правда: Вазари был близко знаком со старым Микеланджело и, вполне возможно, не слишком сильно переврал эту историю). Во всяком случае, у нас есть исторический факт: в 1490 году Лоренцо берет Микеланджело под свою личную опеку. Пацану выделили комнату в палаццо Медичи, выдали всякий скульпторский стафф и расходники, приличную одежду и плюс еще и карманные деньги в количестве 5 флоринов в месяц (кстати, 5 флоринов – это не хухры-мухры, а половина месячного жалованья квалифицированного ремесленника: Лоренцо, по своему обыкновению, не мелочился).
В обмен на все эти блага Микеланджело должен был усердно обучаться мастерству скульптора – в каковое занятие наш тинейджер и погрузился с головой, к взаимному удовлетворению всех высоких договаривающихся сторон.
Что же касается папы Лодовико, то, чтобы этот старый
Эмилио Дзоччи (копия). «Юный Микеланджело высекает „Голову фавна“»:
В палаццо Медичи Микеланджело быстро освоился: обедал с семейством за одним столом, слушал умные беседы в Платоновской академии – ну и заодно подружился с многочисленным выводком младших Медичи. Особенно с Пьеро, старшим сыном Лоренцо, и его младшим братом Джованни, которому, как и Микеланджело, недавно стукнуло пятнадцать и которого два года назад папа Иннокентий VIII втихаря назначил кардиналом in pectore (такая специальная «секретная» разновидность кардинала, которого папа назначает по всей форме, но при этом имеет право не объявлять имя назначаемого публично, пока не решит, что наконец-то пора).
Надо сказать, что к описываемому времени семейный круг Медичи, увы, изрядно поредел. Уехали из дому старшая дочь Лоренцо Лукреция, дама яркая во всех отношениях, а вслед за ней и ее сестра Маддалена, любимица отца: Лукрецию в рамках примирения со старыми врагами выдали замуж за Якопо Сальвиати, кузена повешенного архиепископа, а Маддалену – за внебрачного сына папы Иннокентия Франческетто Чибо (к сожалению, Франческетто впоследствии оказался тем еще мудилой, но это уже выходит за рамки нашего повествования). В 1482 году умерла любимая мама Лоренцо, великолепная Лукреция Торнабуони, успевшая пережить мужа и младшего сына, а за два года до появления Микеланджело в палаццо Медичи скончалась от туберкулеза и жена Лоренцо, Клариче Орсини.
Сам Лоренцо тоже чувствовал, что ему осталось недолго. Даже если история о встрече в саду Сан-Марко действительно имела место быть, то вряд ли Лоренцо гулял по этому саду на своих двоих – к этому времени передвигался он уже в основном на носилках. Наследственная подагра медленно, но верно доканывала Великолепного. Это не было для него сюрпризом: на каком бы хреновом уровне ни находились тогдашние медицинские знания, но даже в пятнадцатом веке было понятно, что если твой дедушка всю жизнь страдал подагрой, а папа умер от нее же, едва перевалив за полтинник, то вряд ли тебе светит долгая и счастливая старость. Лоренцо это знал с юных лет и боролся как мог. В качестве профилактики он выбрал ЗОЖ (что, в общем-то, было предсказуемо – все равно ничего лучшего пятнадцативечная медицина предложить ему не могла) и этот же способ советовал в письмах своему сыну Джованни: «Питайтесь только простой пищей и много упражняйтесь телесно, иначе Вас может сразить неизлечимый недуг... Вставать утром следует рано, потому что это не только для здоровья полезно, но и позволяет исполнить все дневные дела: молитвы, учение, прием просителей...»
Однако ЗОЖ ЗОЖем, но если до изобретения противовоспалительных еще аж целых полтыщи лет, то хоть обЗОЖься весь – результат будет предсказуем. Великолепному только-только стукнуло сорок, а он уже хлебнул всех прелестей фамильной болячки полной ложкой – ограниченная подвижность, адские боли в суставах плюс осложнения на почки и проблемы с ЖКТ, от которых Лоренцо пытался вылечиться на тосканских минеральных курортах.
Радовало только одно: здоров Лоренцо или болен, а отлаженная политическая машина Медичи продолжала работать как часы. Совет Семидесяти, которым он заменил Совет Коммуны и Совет Народа, принимал решения исключительно в русле генеральной линии партии. К каждому флорентийскому посланнику в любой дыре Европы был пристегнут личный секретарь из числа доверенных лиц Медичи – так что внешняя политика тоже была под контролем. Заговорщики-террористы были прижаты к ногтю еще во времена расправы над Пацци, а тех немногочисленных
В поисках верных людей Лоренцо активно организовывал социальные лифты. Помимо проверенных кадров из старинных флорентийских семейств, он охотно привечал талантливых администраторов «из низов» (вспомним бравого гонфалоньера Чезаре Петруччи!), за что историк Франческо Гвиччардини, младший современник Лоренцо и большой фанат олигархической республики а-ля Венеция, вылил потом на Великолепного немало говна.
«Во главе банка Монте был поставлен ремесленник Антонио ди Бернардо, и ему даны были такие полномочия, что, можно сказать, в его власти оказалось две трети города; также сер Джованни, нотарий отдела приказов коммуны, сын нотария из Пратовеккио, снискал такую благосклонность Лоренцо, что, пройдя через все магистратуры, чуть не стал гонфалоньером справедливости; и мессер Бартоломео Скала, сын мельника из Колле, будучи старшим секретарем Синьории, стал гонфалоньером справедливости, что всеми порядочными людьми было встречено с шумным негодованием», – ябедничает нам Гвиччардини и, дабы читатель осознал весь ужас положения, добавляет: «Мало того что люди, подобные перечисленным выше, вмешивались в управление городом; в Совет Ста и в комиссии по голосованию и сбору налогов Лоренцо ввел столько простолюдинов, с которыми сговорился, что они-то и стали хозяевами положения».
Сера Франческо, конечно, можно понять: очень обидно, когда знатное и уважаемое семейство Гвиччардини оттирают от корыта какие-то там плебеи и прочие сыновья мельников. Но что правда, то правда: «старым» семьям Лоренцо особо воли не давал, ибо повторение истории с Пацци ему было нужно как рыбке зонтик.
Беда, однако, пришла не от «старых» семейств, а оттуда, откуда Медичи ее совсем не ждали. Звали эту беду Джироламо Савонарола и выглядела она, согласно фра Бартоломео, как-то вот так:
Я не в курсе, разбирал ли когда-нибудь Фрейд биографию Савонаролы, но если не разбирал – то очень зря. Это был пациент как раз в его вкусе. Родился Савонарола в 1452 году в Ферраре и воспитывался в основном у деда – старого Микеле Савонаролы, придворного врача феррарских герцогов. Дед был стар, склочен и очень любил порассуждать о греховности и мерзости окружающего мира, а также о необходимости возвращения к духовным скрепам. Не удивительно, что Джироламо, все детство внимавший дедову бубнежу, вырос, скажем так, весьма своеобразным. Юноша из него получился нелюдимый, забитый и закомплексованный по самое никуда – короче, типичный задрот, да еще и с религиозным сдвигом по фазе.
Впрочем, в какой-то момент подростковые гормоны взяли свое, и Джироламо влюбился. Дама его сердца звалась Лаудомией и была незаконной дочкой одного из членов семейства Строцци – родственников нашего старого знакомого Паллы Строцци, некогда столь феерично кинувшего своего партнера по антимедицейскому заговору Ринальдо Альбицци. Финт ушами, устроенный Паллой, не смягчил его вины в глазах Козимо Старого, и семейство Строцци выпихнули в изгнание – кого куда. Папа прекрасной Лаудомии осел как раз в Ферраре, что и дало молодому Джироламо Савонароле прекрасную возможность получить очередную душевную травму.
Суть травмы была предсказуема: когда набравшийся храбрости юный задрот сделал Лаудомии предложение, Лаудомия решительно послала его нафиг. Все-таки она была Строцци (да, незаконнорожденная, но кто в Италии обращает внимание на такие мелочи!) и совершенно не собиралась снисходить до какого-то там внука феррарского лекаря. Тем более, до такого несексапильного.
Получив от ворот поворот, Савонарола окончательно уверился, что дедушка был прав и мир, сука, ГРЕХОВЕН!!!1111. Собрав вещички, он дождался темной ночи и сбежал из дому – оставив расстроенным родителям в качестве сувенира рукопись
Дотелепав тридцать верст до Болоньи (пешком!), Савонарола вступил там в доминиканский орден и принялся сублимировать по полной программе: спать на голом полу, носить власяницу и писать обличительные вирши на ту же тему, что и мойпервыйфанфик. Монастырское руководство поглядело на этого одержимого и решило поручить ему чтение проповедей.
В качестве проповедника Савонарола сменил несколько монастырей – в том числе, пожил какое-то время на хлебах флорентийского Сан-Марко, – но особого успеха у публики не имел. Внешность у него была неказистая, дикция – паршивая, а умение выступать на публике на то время находилось где-то на уровне плинтуса. Как он сам говорил впоследствии, его тогдашними проповедями «нельзя было напугать и цыпленка».
Но вдруг в какой-то момент Савонаролу вштырило. Как происходило это «вштырило», толком неизвестно, но вроде как сам Господь заговорил с ним и повелел нести в мир Его слово, потому как на церковь уже никакой надежды нет – погрязли в пороках, сволочи, вместо того, чтобы эти самые пороки бичевать.
И Савонарола принялся бичевать. За себя и за того парня, то бишь, за погрязшую в пороках церковь. Сразу появились и живость, и артистизм, и спавшие доселе мертвым сном ораторские таланты: теперь на проповеди Савонаролы народ ломился, как на премьеру долгожданного ужастика. Ну, и то ведь правда: где еще тебе в таких красках опишут близящийся Апокалипсис да еще и бонусом обругают за греховность самого папу римского?
Монастырское начальство послушало-послушало эти обличительные филиппики – да и решило отослать оратора из Флоренции от греха подальше. Савонароле предложили пост декана теологического факультета в Болонье (кстати, не зря: несмотря на стада аполикалиптических тараканов в голове, он действительно к тому времени уже был крупным специалистом по богословию), и наш обличитель отбыл в Болонский университет.
Скорее всего, именно в Болонье его и услышал приятель Лоренцо, Пико делла Мирандола. Пико, по своему обыкновению, переживал очередной приступ поиска смысла жизни, и проповеди Савонаролы попали ему в самую масть. Он тут же отписал Лоренцо во Флоренцию: мол, слушай, amice carissime, тут такой самородок объявился – весь из себя праведник, с пороками борется, а уж какие проповеди читает! Цицерон молча курит в уголке! Давай его назад к себе во Флоренцию переманим, а? Опять же, у тебя Джованни-кардинальчик подрастает, надо ж ему хоть какой-нибудь пример истинного благочестия показать…
Против последнего аргумента Лоренцо возразить ничего не мог: действительно, надо. Толстенький Джованни, лодырь и умница, хоть и преуспевал в науках, которые ему преподавал папин друг Полициано, но насчет истинной горячей веры, как подозревал Лоренцо, там все было глухо как в танке. Да и то сказать, набраться такого добра в палаццо Медичи было, собственно, неоткуда: кругом одни гуманисты. Бабушка Лукреция, самая верующая из всего семейства (действительно верующая, без дураков), давно уже умерла, а мама Клариче, как ни крути, была теткой недалекой, а посему ее влияние на умного подростка в этом смысле было равно нулю.
Самому же Лоренцо, крутившемуся как белка в политическом колесе, уж тем более было не до благочестия – перспективы загробного бытия его хоть и беспокоили (все-таки, он был сын своей матери), но заняться ими вплотную времени хоть убей не хватало.
Короче, сказано – сделано: Савонаролу снова пригласили во флорентийский Сан-Марко. И тут наш бичеватель развернулся вовсю. Первым номером программы огребли публичных люлей высшие классы (пока что без упоминания конкретных имен). Богачи будут гореть в аду, все, без исключения, поведал флорентийцам Савонарола, а бедные обретут вечное блаженство во Христе, ибо бедность их подобна бедности самого Христа!
Народным массам этот посыл очень понравился, и послушать Савонаролу начали сбегаться толпами.
Раскочегарившись, Савонарола обрушился на следующие категории грешников. Философы – служители Сатаны! Музыканты – дьявольские дудки! Художники – извратители образа и подобия божиего! Мадонны на картинах выглядят как проститутки, а проститутки – как Мадонны (далее – трехчасовая филиппика против проституток: их, в полном соответствии с заветами дедушки
Философы, музыканты, художники и проститутки загрустили. Как-никак, все они были детьми Средневековья, а дар убеждения у Савонаролы был таков, что мог сразить наповал и кого покрепче. Да и проповеди свои новоявленный исправитель нравов неизменно приправлял ссылками на информацию непосредственно от Господа, что
Со временем Савонарола осмелел настолько, что начал поливать с кафедры самого Лоренцо. Итак, Медичи – тиран, самовольно захвативший власть в свободной республике (почти правда), безбожный нечестивец (это еще с какой стороны посмотреть), разоривший государство (вранье) и присвоивший городскую кассу Монте (а вот это, увы, святая истина).
Флоренция замерла, ожидая, как отреагирует Лоренцо на такую крамолу. Лоренцо… не отреагировал никак.
С одной стороны, он, видимо, считал, что проповеди Савонаролы – неплохой способ для народа выпустить пар: все равно при любом режиме всегда будут недовольные, так пусть уж лучше они повопят себе в церкви да пойдут дальше поститься-молиться в ожидании грядущих небесных ништяков.
А с другой стороны, Лоренцо все-таки был гуманист. (Нет, не в смысле любви ко всему сущему, а в смысле принадлежности к интеллектуальному течению). Будь это обычная политическая борьба за право присосаться к флорентийской кормушке, он стер бы Савонаролу в порошок и глазом не моргнул (Пацци подтвердят!). Но гнобить противника за идею ему глубоко претило: ну, не нравится человеку Ренессанс, так что теперь, сажать его, что ли? Тем более что Савонаролу, при всех его тараканах, упрекнуть было совершенно не в чем. Бичуя пороки, этот
Итак, Лоренцо решил терпеть – видимо, в надежде, что со временем Савонаролу или попустит, или он переключится на какую-нибудь менее скользкую тему. Савонаролу, однако, не попускало: сев на любимого конька, он теперь обливал говном Медичи с кафедры Сан-Марко каждое воскресенье.
В конце концов Лоренцо не выдержал. Пятеро почтенных флорентийских граждан посетили Савонаролу в его убогой монастырской келье и намекнули, что его проповеди – как-то не совсем комильфо. В ответ Савонарола отрезал: «Пусть он (Лоренцо) знает: я здесь пришелец, а он хозяин города, но я останусь, а он уйдет».
Намек был тонок, как корабельный канат. Лоренцо и сам знал, что дни его сочтены: болезнь прогрессировала, и он уже с трудом мог встать с постели. Но все-таки он еще раз попробовал уладить дело миром. Савонаролу как раз избрали приором Сан-Марко, и по традиции новоиспеченный приор должен был явиться в палаццо Медичи – со времен Козимо Старого Медичи были главными покровителями монастыря. Естественно, Савонарола никуда не явился (впрочем, на это Лоренцо и не рассчитывал), поэтому Великолепный самолично отправился на обедню в Сан-Марко.
Обедня закончилась, но новый приор и не подумал изъявить Лоренцо свое почтение. Лоренцо некоторое время прождал в церкви, затем в монастырском дворике, но Савонарола так к нему и не вышел. Даже деньги, принесенные Лоренцо в качестве традиционного пожертвования монастырю, взять отказался, велев раздать их нищим. Лоренцо вышел из положения, с улыбкой заметив своей свите, что новый приор – очень толковый мужик, раз отправляет благотворительные средства сразу по прямому назначению, без всяких монастырских проволочек.
Толковый мужик тем временем продолжал свою подрывную деятельность. В одной из воскресных проповедей он провозгласил, что ему было видение: скоро Лоренцо Медичи, папа Иннокентий и неаполитанский король Ферранте покинут этот мир.
Пророчество было из разряда «спасибо, кэп»: из папы и Ферранте уже давно песок сыпался, а о состоянии здоровья Лоренцо в городе не сплетничали разве что новорожденные младенцы, – но общественный резонанс вышел что надо.
Тут еще, как на грех, словно из рога изобилия посыпались всякие знамения: то вой волков вдруг начнет слышаться не пойми откуда, то какая-то истеричка в Санта-Мария-Новелла принимается блажить, что, мол, чудовищный бык с огненными рогами поджег город. Львы, жившие в клетке на виа деи Леони, – символ Флоренции и гордость всех горожан – ни с того ни с сего передрались и загрызли друг друга насмерть, а в небесах появилась комета, которая проплыла по небу и якобы остановилась прямо над виллой Карреджи, куда отвезли больного Лоренцо.
В довершении всего в новый фонарь, установленный на куполе собора Санта-Мария-дель-Фьоре, ударила молния и вышибла из купола несколько камней. Есть байка, что Лоренцо, узнав об этом, спросил, на какую сторону собора упали камни. Ему ответили, что на северо-западную. «Это та сторона, на которую выходит мой дом, – сказал Лоренцо. – Значит, я скоро умру».
То, что конец уже близок, к сожалению, было ясно и без всяких камней. Врач Лоренцо Пьеро Леони вместе с коллегой, присланным герцогом Сфорца из Милана, перепробовали все, включая модные тогда пилюли из толченых жемчужин – но все было без толку. На виллу Карреджи начали съезжаться родственники и друзья. Из Венеции спешно прискакали Пико и Полициано, бросившие корректуру своих книжек, которые они как раз собирались сдать Мануцию в печать. Приехал и верный друг Марсилио Фичино (кстати, именно он якобы увидел комету – или «звезду» - над виллой Карреджи) – за свою жизнь он успел похоронить Козимо Старого, его сына Пьеро Подагрика и вот теперь прибыл попрощаться с Лоренцо, которому было всего сорок два года.
Впрочем, еще до своего отъезда в Карреджи, Лоренцо успел пережить последний в своей жизни триумф. Папа Иннокентий наконец-то во всеуслышание объявил его сына Джованни кардиналом. Джованни, проходивший тогда курс богословия в Пизе, вернулся во Флоренцию и торжественно проехал по городским улицам под восторженные вопли толпы. Горожане ликовали: это был первый раз за хрен его знает сколько лет, когда кардиналом стал флорентиец, так что Джованни с Лоренцо в эти дни были воистину народными героями. В палаццо Медичи было устроено сногсшибательное торжество, но Лоренцо уже в нем не участвовал. Он, так любивший праздники, был вынужден, лежа на носилках, наблюдать за веселящимися гостями из окна, к которому его поднесли, – да и то недолго. Сил бороться с болезнью у него уже не было.
За несколько дней до смерти Лоренцо спросил у своей любимой сестры Наннины, есть ли для него какая-нибудь надежда. «Брат, вы всегда были мужественным человеком, и уйти из жизни вам подобает отважно и благочестиво», – ответила Наннина. Лоренцо все понял, призвал к себе своего старшего сына Пьеро, ввел его в курс всех политических раскладов (потом, правда, оказалось, что не в коня корм, но Лоренцо, слава богу, об этом уже не узнает), а затем попросил привезти к нему в Карреджи Савонаролу.
Зачем ему понадобилась эта последняя встреча с пламенным
Насчет подробностей визита Савонаролы к Лоренцо есть две версии. Первая (авторства то ли самого Савонаролы, то ли кого-то из его сторонников): Савонарола согласился отпустить Великолепному грехи, если он а) исповедает веру в Бога, б) вернет все неправедно нажитое имущество, в) возвратит свободу Флоренции. Первое требование Лоренцо якобы выполнил без вопросов, но уже после второго отвернулся к стене и замолчал. В итоге Савонарола плюнул и ушел, а Лоренцо так и умер непрощенным грешником.
По другой версии (авторства Полициано, который присутствовал при этой последней исповеди), никаких ультиматумов Савонарола не выдвигал, а просто напутствовал Лоренцо стандартным порядком: храните веру, покайтесь в совершенных грехах, без страха предстаньте перед лицом смерти и т.д., и т.п., – после чего прочел отходную и отпустил умирающему грехи, не кобенясь и не выеживаясь.
Сложно сказать, кому тут можно верить, ибо оба источника – лица заинтересованные. Хотя, в общем-то, версия Полициано больше походит на правду: если бы Савонарола действительно оставил Лоренцо умирать без покаяния, то на завтра об этом уже знала бы вся Флоренция. А между тем Савонарола вроде как озвучил свою версию гораздо позже – причем при таких обстоятельствах спойлер, когда сторонники Медичи уже никак не могли ему помешать.
Короче, дело ясное, что дело темное. Через несколько дней, 9 апреля 1492 года Лоренцо Великолепный скончался. Его похоронили в капелле Медичи, рядом с его любимым братом Джулиано. Проживи Лоренцо еще хотя бы год, до него успели бы дойти вести о том, что генуэзец Колумб открыл «новый путь в Индию», а проживи еще лет пять – и Флоренция не оказалась бы в том положении, в котором она оказалась… но это уже дебри альтернативной истории. А в истории реальной, к сожалению, все закончилось так, как закончилось.
Старый король Ферранте, доживавший свои последние дни в Неаполе, узнав о смерти Лоренцо, мрачно изрек: «Для себя самого он прожил достаточно, но для блага Италии слишком мало. Дай Бог, чтобы никто не воспользовался его смертью и не стал строить козни, на которые не дерзал при его жизни».
Опасения старого психопата разделяли многие: кто-то любил Лоренцо, кто-то люто ненавидел, но всем было ясно, что вместе с ним уходит целая эпоха. Самая яркая звезда рода Медичи закатилась. Золотой век Флоренции прошел – наступали тяжелые времена.
Продолжение следует…
@темы: Медичи
-
-
25.02.2018 в 22:52-
-
25.02.2018 в 23:28-
-
27.02.2018 в 19:51-
-
27.02.2018 в 20:23-
-
01.03.2018 в 03:21-
-
14.09.2018 в 06:01