Джованни ди Биччи
Козимо Старый: часть 1
Козимо Старый: часть 2
Козимо Старый: часть 3
Пьеро Подагрик
Лоренцо Великолепный: часть 1
Лоренцо Великолепный: часть 2. Заговор Пацци (начало)
Лоренцо Великолепный: часть 2. Заговор Пацци (продолжение)
Лоренцо Великолепный: часть 3. Игра ва-банк
Лоренцо Великолепный: часть 4. The best
Лоренцо Великолепный: часть 5. Микеланджело, Савонарола и звезда над Карреджи
Ну а теперь на арене нашего цирка – Пьеро ди Лоренцо де Медичи, старший сын Лоренцо Великолепного и следующий некоронованный властитель Флоренции.
Современники окрестили его Piero il Fatuo или Piero lo Sfortunato – Пьеро Злосчастный или Пьеро Невезучий, кому как больше нравится. Ему действительно не сильно подфартило в жизни, однако главное невезение (и для него самого, и для Флоренции) заключалось в том, что Пьеро, сын одного из умнейших людей Италии, был попросту круглый дурак.
Не то чтобы Лоренцо сильно заблуждался насчет умственных способностей своего наследника - но выбирать было просто не из кого. Из двенадцати детей, которых ему родила Клариче Орсини, до более-менее зрелого возраста дожили только шестеро. Самой старшей была Лукреция, которой на момент смерти отца исполнилось двадцать два года, – тетка на редкость умная и пробивная, но, увы, даже просвещенная Флоренция не приняла бы в качестве главы клана Медичи женщину. По тем же причинам отпадали ее младшие сестры Маддалена и Контессина.
Второй сын, восемнадцатилетний кардинальчик Джованни, тоже был парень весьма мозговитый, но, папенькиною волею, еще сызмальства пошел по церковной стезе – как и его кузен Джулио, бастард покойного Джулиано, воспитывавшийся вместе с детьми Лоренцо.
Оставался последний отпрыск Лоренцо – Джулиано-младший, но этот только-только перестал ходить пешком под стол, и, стало быть, с него вообще были взятки гладки.
В итоге по всему выходило, что преемника придется делать из Пьеро. Нельзя сказать, чтобы Лоренцо не старался: образование старшенькому он дал по высшему разряду (впрочем, как и всем остальным детям), к политическим делам начал приучать, едва у Пьеро молоко на губах обсохло, – но эффект неизменно стремился к нулю. К концу жизни Лоренцо с огорчением убедился, что дурак – он и есть дурак, хоть сколько наук в него не впихни.
Пьеро де Медичи в детстве (Гирландайо, «Утверждение устава святого Франциска»):
И во взрослом возрасте – у Бронзино и у Герардо дель Фора:
Однако худшая из бед состояла в том, что Пьеро был не просто дурак, а дурак с заоблачным ЧСВ. Как же ж, папа у него – сам Лоренцо Великолепный, мама – потомица императоров Юлиев-Клавдиев (чистой воды вранье, но Орсини упорно в это верили), сам он весь из себя красавец (говорили, что Пьеро здорово похож на своего покойного дядюшку Джулиано)! Выводы: Пьеро – звезда, а все кругом – убогие смерды, обязанные при его появлении падать ниц.
Лоренцо честно пытался убедить сынулю, что с флорентийцами такое не работает. Как-никак, Флоренция считает себя республикой, а значит, властвовать ею нужно аккуратно: собственную персону не выпячивать, демократический декорум соблюдать, с политическими союзниками обращаться вежливо, а с врагами еще вежливей. Но Пьеро было хоть кол на голове теши. Когда во Флоренцию заехал с визитом правитель Болоньи Джованни Бентивольо, Лоренцо поручил сыночку принимать почетного гостя (самому Лоренцо на тот момент пришлось куда-то уехать) – и потом сильно об этом пожалел. Пьеро немедленно разрядился в пух и прах (что Лоренцо перед отъездом строго-настрого ему запретил) и отправился блистать.
Прием вышел отвратный: в синем углу ринга – скромный болонский визитер (Бентивольо захватил власть в Болонье всего-то без году неделя), в красном углу – расфуфыренный Пьеро, цедящий слова через губу и глядящий на Бентивольо как на говно, в зрительном зале – члены
Вернувшись, Лоренцо устроил отпрыску изрядную головомойку и принялся заглаживать конфликт. К счастью, то ли Бентивольо оказался не из обидчивых, то ли политическая целесообразность взяла свое – в общем, дело было улажено, но осадочек-то остался. По крайней мере, у Лоренцо. Обидно, знаете ли, под конец жизни осознать, что в семействе Медичи появился первый официально задокументированный идиот.
читать дальшеРазумеется, когда Лоренцо умер, Пьеро тут же развернулся по полной. Первым делом он посрался со своими троюродными дядями – Джованни и Лоренцо ди Пьерфранческо, внуками Лоренцо Старого, родного брата прадедушки Пьеро, Козимо Старого.
Джованни и Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи (у Филиппино Липпи и у Боттичелли):
Повод для конфликта выеденного яйца не стоил: на
Скандал вышел неимоверный. Лоренцо Великолепный, наверное, перевернулся в гробу: публичная драка двух Медичи – да такое ему бы и в страшном сне присниться не могло! Джованни, правда, утерся и смолчал, понимая, что открыто переть против представителя старшей ветви ему еще рано, но обидку, естественно, затаил.
Впрочем, ждать ему оставалось недолго, ибо эта старшая ветвь в лице Пьеро начала терять сторонников не по дням, а по часам. По двум причинам: во-первых, со всеми остальными Пьеро вел себя не лучше, чем с Джованни, а во-вторых, этот полудурок напрочь не понимал, что политическая машина Медичи (выборы-перевыборы-нужные-люди-на-местах) просто так ради его прекрасных глаз работать не будет. За ней нужно ухаживать – там подмазал, там детальку заменил, там у кого-то ребенка крестил, там доброе слово кому-то сказал или подарок приятный к Рождеству сделал – флоринов этак на двести-триста… И делать все это надо дипломатичненько и с уважением – как и подобает настоящему крестному отцу города.
Поскольку дипломатия и Пьеро были не совместимы от слова «совсем», а из всего населения земного шара он уважал только себя, единственного и неповторимого, то неудивительно, что вскорости от этого политического механизма остались рожки да ножки. Денег тоже не было: банк Медичи, честно говоря, еще при Лоренцо Великолепном практически дошел до ручки, но Лоренцо со своим обаянием и изворотливостью каждый раз умудрялся как-то выкручиваться. Пьеро же никто во всей Италии не дал бы ни гроша.
Кстати, об Италии: на внешнеполитическом фронте тоже назревала жопа. У миланцев, традиционных союзников Флоренции, начался очередной престолонаследнический срач: регент Лодовико Сфорца aka Моро решил окончательно оттереть от престола своего племянника, законного герцога Джан Галеаццо Марию, под тем предлогом, что Джан Галеаццо, дескать, полное УО.
Лодовико Сфорца и Джан Галеаццо Мария Сфорца (Амброджо де Предис):
Сказать по правде, Джан Галеаццо действительно был далеко не Энштейн, но все же ложку в ухо не нес, поэтому доводы Лодовико в глазах широкой итальянской общественности выглядели несколько сомнительно. Хуже того, предполагаемый инвалид умственного труда был женат, и не на ком-нибудь, а на Изабелле Арагонской, дочке Альфонса Калабрийского, наследника неаполитанского короля Ферранте.
Естественно, папа и дедушка Изабеллы немедленно взбугуртнули и пригрозили Лодовико, что придут в Милан самолично, вместе с войсками, и вот тогда посмотрим, кто здесь умственно отсталый. Встревоженный Лодовико кинулся за помощью к Флоренции – то бишь, к Пьеро.
Пьеро оказался между двух огней. Милан, конечно, Флоренции союзник – но ведь и Неаполь союзник тоже! И вообще, поддержать узурпатора – это тот еще риск: а ну как не выгорит у Лодовико дело с троном, и что тогда? Ситуация, как видим, архисложная, тут и у более умного человека голова бы пошла кругом. Пьеро начал юлить, уходя от прямого ответа, но добился только того, что Лодовико оскорбился, плюнул и отправился договариваться с французским королем Карлом VIII.
Карл оказался очень даже «за», потому как в качестве ответной услуги Лодовико пообещал ему помощь в завоевании Неаполя. Французские короли, как мы знаем, давно уже
Жан Перреаль. Портрет Карла VIII:
Итак, французские войска выдвинулись в Италию. Во Флоренции схватились за голову: по-любому выходило, что по пути в Неаполь Карл должен пройти через флорентийские владения, и непонятно, что делать – пускать его или не пускать? Можно, конечно, попробовать и не пустить, но силы чересчур неравны. Вон, недаром тот же Савонарола, у которого политический нюх никак не слабее религиозного, уже которую неделю на всех углах
В общем, во Флоренции напряженно думали. Думала Синьория, думал Совет Семидесяти, и Пьеро, к сожалению, тоже думал. До чего он додумался, я расскажу вам чуть позже, а пока поведаю одну типамистическую историю, приключившуюся как раз в это время с нашим другом Микеланджело.
Микеладжело на тот момент исполнилось около девятнадцати лет, и он продолжал жить на хлебах у Медичи. Пьеро относился к нему очень хорошо – что, вообще-то, для него было не совсем характерно, но, как-никак, друзья детства, вместе выросли. Правда, на интересные заказы у Пьеро ума не хватало, так что Микеланджело у него занимался в основном всякой фигней – то высокохудожественного снеговика во дворе палаццо вылепит (снег во Флоренции – ну как же такое дело не отметить!), то еще какую-нибудь чепуху сварганит.
Ну так вот: как сообщает нам биограф Асканио Кондиви, был у Микеланджело приятель – некий музыкант по имени Кардьере, «который когда-то доставлял большое удовольствие Великолепному пением под аккомпанемент лиры и удивительной импровизацией». И вот однажды этот удивительный Кардьере рассказал Микеланджело, что явился к нему во сне сам покойный Лоренцо «в черной разодранной одежде, из-под которой сквозило голое тело» и приказал передать Пьеро, что тот вскоре будет изгнан из своего дворца.
Приятели начали думать: передавать Пьеро это послание с того света или не передавать. Характерец у нового главы дома Медичи был еще тот, поэтому Кардьере решил все-таки воздержаться. Но через несколько дней сон повторился: на этот раз Лоренцо (все в том же дырявом трауре на голое тело) не стал разводить долгих церемоний, а попросту влепил Кардьере оплеуху «за то, что он ничего не передал Пьеро».
Перепуганный Микеланджело принялся уговаривать друга побыстрее выполнить волю Лоренцо,
Долго идти не пришлось. На полдороги Кардьере повстречался с Пьеро и его свитой, возвращавшимися во Флоренцию. Далее события развивались вполне предсказуемо. Пьеро оборжал сновидца, а его секретарь Довици да Бибьена возмущенно заявил: «Ты с ума сошел. Кого, думаешь ты, Лоренцо любит больше: своего сына или тебя? Если бы это было возможно, то он явился бы своему сыну, а не кому-либо другому».
Как поступил после этого Кардьере, неизвестно. А вот Микеланжело, как он сам рассказывал своему биографу, узрел в этих события признаки надвигающегося трындеца и немедленно сбежал из Флоренции. Из чего мы можем заключить, что политическое чутье у него было развито ничуть не хуже, чем у Савонаролы - безотносительно всяких мистических штучек.
Пьеро, тем временем, приближал этот грядущий трындец, как только мог. Карл VIII уже стоял у тосканских границ и требовал, чтобы его пропустили через флорентийские территории. Многие в городе склонялись к тому, что да, надо бы пропустить – невзирая на то, что Пьеро уже пообещал неаполитанскому королю Альфонсу свою поддержку. Пьеро пораскинул мозгами и решил для начала посадить под домашних арест нелюбимых троюродных дядей – Лоренцо и Джованни, которые вроде бы как тайно отношались с Карлом, обещая ему беспрепятственный проход к Неаполю.
Ситуацию это, правда, никак не исправило. У Карла, напрасно ожидавшего от Пьеро ответа, лопнуло терпение, и он захватил приграничный замок в Фивиццано. Положение с каждым днем становилось все хуже: на границе – французы, в городе – всеобщее недовольство, а из союзников у Флоренции остался один Альфонсо Неаполитанский, у которого сейчас своих проблем выше крыши, ибо Карл уже успел навалять его войскам в Лигурии так, что мама не горюй.
И вот в этот критический момент Пьеро посетила идея. А что, если он, по примеру отца, храбро отправится в тыл врага и очарует в одно лицо Карла, как Лоренцо очаровал когда-то короля Ферранте? Недолго думая, Пьеро выехал из Флоренции, не поставив в известность Синьорию (совсем, как Лоренцо!), и двинулся к Карлу.
Прослышав об этой идиотской затее, кардинальчик Джованни, сидевший в то время в Риме, немедленно рванул в Тоскану – перехватить старшего братца. Но было уже поздно. Пока Джованни трясся по разбитым дорогам Центральной Италии, Пьеро успел добраться до королевской ставки и приступил к переговорам.
Правда, переговорами это позорище назвать сложно. Карл хоть и сам был далеко не титан мысли, но, тем не менее, сразу понял, с кем имеет дело. Окинув Пьеро презрительным взглядом, он грозно потребовал: а) обеспечить французам свободный проход через Тоскану, б) немедленно сдать под французские военные базы Пизу и Ливорно.
Ошарашенный такой напористостью, Пьеро сразу растерял весь свой гонор. Потрепыхавшись несколько минут, он горестно вякнул: «Ну ладно, забирайте», – и на этом переговорный процесс и закончился.
Естественно, когда горе-переговорщик вернулся назад во Флоренцию, город принял его в штыки. Так бездарно слить все свои позиции – это еще уметь было надо! Пускай положение республики и не было особо блестящим – но ведь и у Карла дела шли не то чтобы зашибись. Ему кровь из носу нужно было обеспечить себе безопасный тыл, пока он будет воевать в Неаполе, и этот самый тыл ему сейчас могла предоставить только Флоренция. Тот же Лоренцо Великолепный при таких козырях смог бы выбить из Карла массу бонусов, но Пьеро просрал все, не получив взамен в прямом смысле ни хрена.
Короче, чаша флорентийского терпения переполнилась. Синьория объявила Пьеро предателем родины и постановила: отправить всех Медичи и их сторонников в вечное изгнание, а на их имущество наложить арест!
Это была катастрофа. Кардинал Джованни пытался расшевелить братца, уговаривая его сделать хоть что-нибудь, но Пьеро окончательно впал в ничтожество и теперь думал только о том, как бы побыстрее смыться из города, пока разъяренный народец до него не добрался.
Обругав старшего брата дебилом, Джованни принялся спасать то, что еще можно было спасти. Пока Пьеро с женой, детьми и самым младшим братом, пятнадцатилетним Джулиано, под покровом ночи пробирались к городским воротам, Джованни, переодетый в монаха-доминиканца, собрал в палаццо все ценности дома Медичи, которые смог унести, и тайно переправил их в монастырь Сан-Марко.
Выбор был не так уж и плох. Хоть приором монастыря и был никто иной как Савонарола – один из злейших врагов Медичи, но все же многие монахи помнили, сколько бабла в свое время влили в Сан-Марко Козимо Старый и его потомки. Так что Джованни не прогадал: фамильные ценности спокойно пролежали в монастыре все то время, пока Медичи находились в изгнании, а потом вернулись к законным владельцам.
Сделав таким образом все, что от него зависело, юный кардинал незаметно выбрался из города, стащил с себя пропотевшую доминиканскую рясу и галопом поскакал в Пизу – забирать оттуда своего любимого младшего кузена Джулио, учившегося в тамошнем университете. Из Пизы кузены сразу же выдвинулись в Венецию – и как раз вовремя: в Пизу уже входили французские войска.
В итоге из всего обширного семейства Медичи во Флоренции осталась только старшая сестра Лукреция, которая была замужем за Якопо Сальвиати, и представители младшей ветви – Лоренцо и Джованни ди Пьерфранческо. Эти двое, правда, публично отреклись от фамилии Медичи и объявили, что будут теперь зваться Пополано – «народные». Правда, в перспективе это им не очень помогло: Джованни Пополано вскоре скончался от подагры, не успев получить от своего отречения никаких особых дивидендов, а Лоренцо хоть и продержался некоторое время на политической арене, но через девять лет все равно загремел в тюрьму по обвинению в государственной измене и там и помер.
Однако вернемся назад, в 1494 год. После бегства Медичи Синьория прикарманила все те ценности, которые не успел утащить кардинальчик Джованни, а в палаццо устроила казармы для городского ополчения. Карл VIII к тому времени уже оккупировал Пизу и грозился вот-вот подойти к Флоренции. С этим надо было что-то делать: понятно, что если французы решат раскатать город в блин (а скорее всего они так и сделают), то никакое ополчение не поможет. Оставалось надеяться только на дипломатию, и флорентийцы отправили к Карлу делегацию из четырех «уважаемых граждан».
В число этих уважаемых граждан каким-то образом затесался Савонарола – то ли кто-то решил, что неплохо бы привлечь к переговорам лицо духовное, то ли этот пророк-диссидент по своему обыкновению сам себя привлек, а флорентийцы просто не стали спорить. В дипломатии Савонарола разбирался приблизительно как свинья в апельсинах, но, как ни удивительно, именно он в итоге обеспечил флорентийской миссии эпик вин.
Итак, миссия прибыла в Пизу. Не успели флорентийские дипломаты и рта раскрыть, как Савонарола величественно ткнул в Карла пальцем и громогласно объявил: «Се орудие Всевышнего!»
Дипломаты побледнели. Карл с интересом воззрился на Савонаролу.
Савонарола, ничуть не смутившись, продолжил в том же духе. Король французов – это бич божий и воплощение божественной справедливости, карающей грешников, заявил он. Но Флоренция - град Господень, и если вдруг бичу вздумается, супротив божьей воли, обрушиться на этот богоизбранный город, то Господь устроит Карлу и его войску такой пипец, что жители Содома и Гоморры покажутся по сравнению с ними счастливчиками!
Дипломаты неиллюзорно отложили кирпичей. Вот, вотпрямщас Карл прикажет схватить их и казнить к чертовой матери вместе с этим чокнутым монахом…
Но Карл, как ни странно, отнесся к спичу Савонаролы с пониманием. В конце концов, он был типичный продукт благочестивого воспитания того времени, и на уровне подкорки у него было прописано, что есть на свете такие праведные люди, которые ходят в драных рясах и режут монархам правду-матку. К тому же, сравнение с бичом божьим не могло ему не льстить: приятно ведь осознавать, что ты прешься через пол-Европы не потому, что тебе приспичило захватить чужой престол, а потому что воплощаешь божественную справедливость!
Таким образом, Савонарола заборол Карла на этом поле как котенка. Впрочем, не надо думать, что это был хитро рассчитанный дипломатический ход – просто Савонарола со всеми так разговаривал. Фактически ему здорово повезло: будь Карл чуть менее
Правда, когда через одиннадцать дней Карл со своим войском собрался покинуть город, разразился скандал. На прощание король потребовал от Флоренции 150 000 флоринов – в качестве добровольно-принудительного пожертвования на нужды французской армии. Флорентийцы согласились, но выплатили только 120 000. Карл взбеленился и заорал, что если ему сейчас не принесут недостающие тридцать тыщ, он прикажет трубачам затрубить в трубы и его войско сравняет город с землей. Но расхрабрившийся гонфалоньер Каппони гаркнул: «А мы тогда зазвоним в колокола!!!» - и Карл сразу утих, сообразив, что народное восстание, поднятое по сигналу тревоги, может потрепать его людей так, что мало не покажется.
В общем, французы покинули Флоренцию и почапали на юг, в Неаполь.
В городе воцарился политический вакуум. Старые структуры, заточенные под Медичи, уже не работали, а новых пока никто не создал. Тогда горожане обратились к авторитету духовному – то бишь, к Савонароле: уж этот-то божий человек точно должен знать, как им надо жить!
Савонарола охотно откликнулся на призыв. Под его влиянием провели налоговую реформу в пользу бедных (уникальный случай для тех времен!), расширили избирательные права на всех граждан старше тридцати лет, чьи предки хоть раз занимали должность в городской администрации (тоже небывалой широты демократия) и объявили амнистию для политических изгнанников – в том числе даже для сторонников Медичи (правда, только третьестепенных).
Все это было очень круто, но, к сожалению, Савонарола на этом не остановился. Политические преобразования для него были делом десятым: главное – духовное возрождение Флоренции! Духовное возрождение в его глазах выглядело так: флорентийцы должны поститься, молиться
В качестве подаяния этим павликам морозовым предлагалось отдавать не только деньги, но и всякие нехорошие излишества: шикарную одежду, драгоценности, зеркала, музыкальные инструменты, нерелигиозную литературу, скульптуры, картины и т.д. Все это добро Савонарола собирал для финального перфоманса, которым хотел продемонстрировать окончательную победу Флоренции над грехом, – однако об этом чуть позже.
Поначалу народ на эти духовные веяния очень даже велся. Не устояли даже такие столпы вольнодумства, как Полициано, Пико делла Мирандола (этот, впрочем, давно уже был с Савонаролой на «ты») и даже Боттичелли, по слухам, самолично отдавший юным пионерам несколько своих «нечестивых» картин. А Савонарола все продолжал бороться с пороками: он пробил в Синьории закон, по которому содомский грех должен был караться сожжением заживо, а за богохульство полагалось вырывать языки.
(Забегая вперед, скажу: к счастью, эти законы не очень-то и исполнялись. За четыре года «правления» Савонаролы был приговорен к сожжению аж целый один содомит, да и у того были отягчающие в виде воровства и разбоя. Остальных мужеложцев и святотатцев обычно просто приговаривали к штрафу или, на худой конец, отправляли в изгнание).
Так прошло несколько лет. Постепенно горожанам начало надоедать это благочестивое житье: духовность духовностью, но жрать-то хочется! А каким макаром совместить духовную аскезу с нормальной работой и торговлей, совершенно неизвестно. Юных пионеров, клянчивших «излишки», все чаще встречали матюгами, а то и рукоприкладством. Появилась партия противников Савонаролы – так называемые arrabiati, то есть, «разгневанные», или же «взбешенные». Сторонникам Савонаролы «разгневанные» приклеили презрительные погоняла piagnoni («плакальщики») и capernostri (от слова capo – «голова» и названия молитвы «Отче наш» - «Pater noster»; то есть те, кто постоянно качает головой во время молитвы).
Была еще и третья партия – palleschi (от названия шаров на гербе Медичи - palle), сторонники возвращения Пьеро Невезучего или хоть кого-нибудь из семейства Медичи. Но эти особой популярностью не пользовались: пускай горожанам и надоел Савонарола, однако менять его на дурака Пьеро никто не собирался.
Что касается самого Пьеро, то он все эти годы болтался по Италии как говно в проруби, пытаясь найти кого-нибудь, на чьей шее можно было бы въехать обратно во Флоренцию. Желающих находилось немного. Единственными, кто оказывал ему неизменную поддержку, были его старшая сестра Лукреция, остававшаяся в городе, его двоюродный дядя Лоренцо Торнабуони и еще несколько бывших приближенных его отца. В 1497 году Лукреция и Ко даже организовали заговор, вбухав три тысячи дукатов в подготовку переворота в пользу Пьеро, но заговор был раскрыт. Лукрецию арестовали и подвергли «веревочной» пытке (местный вариант пытки на дыбе), однако казнить не решились и в конце концов просто выслали ее из города. Все остальные участники заговора отправились прямиком на плаху.
Лукреция Медичи, железная тетка, выдержавшая пытку на дыбе и после этого отравлявшая жизнь своим врагам еще целых 56 лет (Сандро Боттичелли или Раффаэллино дель Гарбо):
Тем временем Савонарола, заметив, что накал благочестия во Флоренции как-то недопустимо снизился, решил устроить массовое агитмероприятие. В историю это действо вошло под многозначительным названием «Костер тщеславия». 7 февраля 1497 года, на масленичный вторник, благонадежные и благочестивые граждане стащили на площадь Синьории все «нехорошие излишества», конфискованные у горожан юными пионерами. Картины, статуи, книги, зеркала, лютни, арфы, флаконы духов, карты, шахматы, игральные кости и прочие греховные предметы были сложены горой, а на самый верх этой горы посадили чучело Сатаны.
Физиономией Сатана точь-в-точь походил на одного венецианского перекупщика, которому хватило глупости предложить Савонароле продать ему все это греховное имущество за 22 000 флоринов. Впрочем, надо полагать, у венецианца все же достало мозгов немедленно смыться после этого предложения, иначе в качестве чучела на верхушке этой инсталляции фигурировал бы он сам.
Когда все было готово, толпа затянула псалом «Тебя, Боже, хвалим», и Савонарола скомандовал: «Поджигай!»
Однако этой вспышки благочестия хватило ненадолго. Народ продолжал роптать: экономика пребывала в жопе, голодных становилось все больше, а бесконечные проповеди против греховности уже сидели у большинства флорентийцев в печенках. Тут еще подлил масла в огонь папа Александр VI, он же Родриго Борджа. Савонарола так яростно поливал его в своих проповедях (и ведь было, за что!), что папа, наконец, не выдержал и отлучил нахального проповедника от церкви.
Это произвело на флорентийцев немалое впечатление. Пускай все знали, что папа Борджа – тот еще
К атаке подключились монахи-францисканцы, для которых нагадить конкурирующему ордену (Савонарола-то был доминиканец!) было традиционным удовольствием. При поддержке папы они вызвали Савонаролу на челлендж: пускай он вместе с одним из францисканцев пройдет босыми ногами по горящему костру – кто из них двоих не обожжется, на том и почиет всамделишная благодать божия!
Это была такая средневековая дикость, что возмутились даже противники Савонаролы (естественно, из тех, кто пообразованнее). Сам Савонарола тоже психанул и напомнил францисканцам Евангелие от Луки: «Не искушай Господа Бога своего» - однако в глазах широких масс такой аргумент, естественно, выглядел не более чем гнилой отмазкой.
В конце концов, сговорились на следующем: испытание огнем состоится, но вместо Савонаролы рисковать жизнью будет его преданный ученик Доменико да Пеша. Что, естественно, популярности Савонароле никак не прибавило.
Итак, 7 апреля 1498 года на площади Синьории разложили дорожку из дров и щепы. Испытание не заладилось с самого начала: сперва обе стороны долго и нудно срались, должны ли участвующие нести в руках деревянные распятия и не будет ли святотатством, если эти распятия сгорят. Толпа, собравшаяся поглазеть на невиданное зрелище, заскучала. Наконец, дорожку все-таки подожгли, но «жюри» все еще продолжало спорить. А пока они спорили, природа решила устроить подставу: внезапно хлынул буйный апрельский ливень и погасил все к чертовой матери.
А теперь представьте, что было бы, если бы Савонарола все-таки согласился на испытание и без препирательств поперся в костер, а тут бац – и хляби небесные спасают его как истинного божьего избранника! Это ж какой был бы эффект!!!
Толпа со смехом разошлась, отпуская нелестные шуточки в адрес Савонаролы и его ученика. Авторитет всемогущего проповедника был окончательно похерен.
На следующий день один из учеников Савонаролы попытался отслужить праздничную обедню в честь Вербного воскресенья, но прихожане согнали его с кафедры и преследовали аж до монастыря Сан-Марко, где этот бедолага надеялся укрыться. Начались массовые беспорядки: толпа окружила Сан-Марко и принялась брать его штурмом. К двум часам ночи им наконец-то удалось поджечь двери и вломиться в монастырь. Савонаролу вытащили из кельи, приволокли во Дворец Синьории и бросили в темничку Альбергетто – ту самую, в которой шестьдесят лет назад квартировал Козимо Старый.
Утром узника перевели в тюрьму Барджелло, где и применили на нем весь ассортимент традиционных флорентийских пыток. Папа Борджа отправил во Флоренцию своих юристов (Савонаролу обвиняли в ереси, а значит, дело априори попадало под папскую юрисдикцию), и в мае 1498 года они вынесли приговор: повесить Савонаролу и его учеников Доменико да Пеша и Сильвестро Маруффи на решетке Дворца Синьории, а затем придать трупы сожжению.
23 мая приговор был приведен в исполнение – на том самом месте, где пятнадцать с половиной месяцев назад Савонарола зажег свой Костер тщеславия. После казни пепел ссыпали на телегу, отвезли на Старый мост и сбросили в Арно.
Филиппо Дольчати. «Казнь Савонаролы»:
Узнав о казни своего главного противника, Пьеро Невезучий воспрял духом и собрался было снова сунуться во Флоренцию, но союзников для этого рискованного дела так и не нашел. Таскаясь по Италии, он в конце концов прибился к французам, которые бросили ему с барского плеча косточку – должность губернатора Кассино, маленького городка возле знаменитого аббатства Монтекассино, главой которого числился его брат Джованни. Джованни, правда, в это время в аббатстве не было: он тусовался в Риме, пытаясь поднять престиж Медичи хотя бы на церковном фронте.
Закончил Пьеро недолгую, но бурную свою жизнь в полном соответствии со своим прозвищем. В 1501 году неподалеку от Кассино французы сцепились с испанской армией, союзниками покойного неаполитанского короля Альфонсо (сам Альфонсо к тому времени уже успел отправиться на тот свет от нарыва
Его жену и детей забрал к себе в Рим Джованни – как-никак, теперь он был главой рода Медичи. Перед ним стояла почти невыполнимая задача: исправить все ошибки, сделанные братом, и вернуть семье былое положение. Как это сделать, Джованни пока представлял себе довольно смутно, но, все же, кое-какие наметки у него были…
Продолжение следует…