И Баху тоже 333! :-)))

Раз уж науке до сих пор неизвестно, родился Бах двадцать первого или тридцать первого, вклинюсь я где-то между.

Самые лучшие концерты в мире!



И Магнификат престоновский:



И фа-минорный "десять-писятшесть" - он тоже самый лучший (когда с клавиром - со скрипкой уже не то). И я, наверное, сдохну, но не пойму, почему все всегда тащатся от второй части, когда даже глухому ясно, что самая крутая здесь первая! :-)



Вот еще, кстати, гобойная версия. Тут, правда, скрипки берут на себя все, с чем не может справиться гобой, но пресловутая вторая часть с гобоем звучит что надо.

@темы: Бах, Bach

---

Что-то вспомнилась песенка Высоцкого из пластинки про Алису:

Толстушка Мэри-Энн была,
Так много ела и пила,
Что еле-еле проходила в двери,
То прямо на ходу спала,
То плакала и плакала
Противнейшая в целом мире Мэри!

А ведь по всем признакам у Мэри-Энн конкретный такой гипотериоз. ( Если не что-нибудь похуже.

---

Наплела корзин:

---

Медичи: Пьеро Невезучий

Джованни ди Биччи
Козимо Старый: часть 1
Козимо Старый: часть 2
Козимо Старый: часть 3
Пьеро Подагрик
Лоренцо Великолепный: часть 1
Лоренцо Великолепный: часть 2. Заговор Пацци (начало)
Лоренцо Великолепный: часть 2. Заговор Пацци (продолжение)
Лоренцо Великолепный: часть 3. Игра ва-банк
Лоренцо Великолепный: часть 4. The best
Лоренцо Великолепный: часть 5. Микеланджело, Савонарола и звезда над Карреджи

Ну а теперь на арене нашего цирка – Пьеро ди Лоренцо де Медичи, старший сын Лоренцо Великолепного и следующий некоронованный властитель Флоренции.

Современники окрестили его Piero il Fatuo или Piero lo Sfortunato – Пьеро Злосчастный или Пьеро Невезучий, кому как больше нравится. Ему действительно не сильно подфартило в жизни, однако главное невезение (и для него самого, и для Флоренции) заключалось в том, что Пьеро, сын одного из умнейших людей Италии, был попросту круглый дурак.

Не то чтобы Лоренцо сильно заблуждался насчет умственных способностей своего наследника - но выбирать было просто не из кого. Из двенадцати детей, которых ему родила Клариче Орсини, до более-менее зрелого возраста дожили только шестеро. Самой старшей была Лукреция, которой на момент смерти отца исполнилось двадцать два года, – тетка на редкость умная и пробивная, но, увы, даже просвещенная Флоренция не приняла бы в качестве главы клана Медичи женщину. По тем же причинам отпадали ее младшие сестры Маддалена и Контессина.

Второй сын, восемнадцатилетний кардинальчик Джованни, тоже был парень весьма мозговитый, но, папенькиною волею, еще сызмальства пошел по церковной стезе – как и его кузен Джулио, бастард покойного Джулиано, воспитывавшийся вместе с детьми Лоренцо.

Оставался последний отпрыск Лоренцо – Джулиано-младший, но этот только-только перестал ходить пешком под стол, и, стало быть, с него вообще были взятки гладки.

В итоге по всему выходило, что преемника придется делать из Пьеро. Нельзя сказать, чтобы Лоренцо не старался: образование старшенькому он дал по высшему разряду (впрочем, как и всем остальным детям), к политическим делам начал приучать, едва у Пьеро молоко на губах обсохло, – но эффект неизменно стремился к нулю. К концу жизни Лоренцо с огорчением убедился, что дурак – он и есть дурак, хоть сколько наук в него не впихни.

Пьеро де Медичи в детстве (Гирландайо, «Утверждение устава святого Франциска»):


И во взрослом возрасте – у Бронзино и у Герардо дель Фора:


Однако худшая из бед состояла в том, что Пьеро был не просто дурак, а дурак с заоблачным ЧСВ. Как же ж, папа у него – сам Лоренцо Великолепный, мама – потомица императоров Юлиев-Клавдиев (чистой воды вранье, но Орсини упорно в это верили), сам он весь из себя красавец (говорили, что Пьеро здорово похож на своего покойного дядюшку Джулиано)! Выводы: Пьеро – звезда, а все кругом – убогие смерды, обязанные при его появлении падать ниц.

Лоренцо честно пытался убедить сынулю, что с флорентийцами такое не работает. Как-никак, Флоренция считает себя республикой, а значит, властвовать ею нужно аккуратно: собственную персону не выпячивать, демократический декорум соблюдать, с политическими союзниками обращаться вежливо, а с врагами еще вежливей. Но Пьеро было хоть кол на голове теши. Когда во Флоренцию заехал с визитом правитель Болоньи Джованни Бентивольо, Лоренцо поручил сыночку принимать почетного гостя (самому Лоренцо на тот момент пришлось куда-то уехать) – и потом сильно об этом пожалел. Пьеро немедленно разрядился в пух и прах (что Лоренцо перед отъездом строго-настрого ему запретил) и отправился блистать.

Прием вышел отвратный: в синем углу ринга – скромный болонский визитер (Бентивольо захватил власть в Болонье всего-то без году неделя), в красном углу – расфуфыренный Пьеро, цедящий слова через губу и глядящий на Бентивольо как на говно, в зрительном зале – члены жюри Синьории, охреневшие до глубины души от таких раскладов.

Вернувшись, Лоренцо устроил отпрыску изрядную головомойку и принялся заглаживать конфликт. К счастью, то ли Бентивольо оказался не из обидчивых, то ли политическая целесообразность взяла свое – в общем, дело было улажено, но осадочек-то остался. По крайней мере, у Лоренцо. Обидно, знаете ли, под конец жизни осознать, что в семействе Медичи появился первый официально задокументированный идиот.

Разумеется, когда Лоренцо умер, Пьеро тут же развернулся по полной. Первым делом он посрался со своими троюродными дядями – Джованни и Лоренцо ди Пьерфранческо, внуками Лоренцо Старого, родного брата прадедушки Пьеро, Козимо Старого.

Джованни и Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи (у Филиппино Липпи и у Боттичелли):


Повод для конфликта выеденного яйца не стоил: на дискотеке одном из праздников Пьеро и Джованни (который был всего на несколько лет старше своего племянника) поспорили, кто из них будет танцевать с местной первой красавицей. Слово за слово, и в итоге племянничек при всем честном народе засветил дяде по морде.

Скандал вышел неимоверный. Лоренцо Великолепный, наверное, перевернулся в гробу: публичная драка двух Медичи – да такое ему бы и в страшном сне присниться не могло! Джованни, правда, утерся и смолчал, понимая, что открыто переть против представителя старшей ветви ему еще рано, но обидку, естественно, затаил.

Впрочем, ждать ему оставалось недолго, ибо эта старшая ветвь в лице Пьеро начала терять сторонников не по дням, а по часам. По двум причинам: во-первых, со всеми остальными Пьеро вел себя не лучше, чем с Джованни, а во-вторых, этот полудурок напрочь не понимал, что политическая машина Медичи (выборы-перевыборы-нужные-люди-на-местах) просто так ради его прекрасных глаз работать не будет. За ней нужно ухаживать – там подмазал, там детальку заменил, там у кого-то ребенка крестил, там доброе слово кому-то сказал или подарок приятный к Рождеству сделал – флоринов этак на двести-триста… И делать все это надо дипломатичненько и с уважением – как и подобает настоящему крестному отцу города.

Поскольку дипломатия и Пьеро были не совместимы от слова «совсем», а из всего населения земного шара он уважал только себя, единственного и неповторимого, то неудивительно, что вскорости от этого политического механизма остались рожки да ножки. Денег тоже не было: банк Медичи, честно говоря, еще при Лоренцо Великолепном практически дошел до ручки, но Лоренцо со своим обаянием и изворотливостью каждый раз умудрялся как-то выкручиваться. Пьеро же никто во всей Италии не дал бы ни гроша.

Кстати, об Италии: на внешнеполитическом фронте тоже назревала жопа. У миланцев, традиционных союзников Флоренции, начался очередной престолонаследнический срач: регент Лодовико Сфорца aka Моро решил окончательно оттереть от престола своего племянника, законного герцога Джан Галеаццо Марию, под тем предлогом, что Джан Галеаццо, дескать, полное УО.

Лодовико Сфорца и Джан Галеаццо Мария Сфорца (Амброджо де Предис):


Сказать по правде, Джан Галеаццо действительно был далеко не Энштейн, но все же ложку в ухо не нес, поэтому доводы Лодовико в глазах широкой итальянской общественности выглядели несколько сомнительно. Хуже того, предполагаемый инвалид умственного труда был женат, и не на ком-нибудь, а на Изабелле Арагонской, дочке Альфонса Калабрийского, наследника неаполитанского короля Ферранте.

Естественно, папа и дедушка Изабеллы немедленно взбугуртнули и пригрозили Лодовико, что придут в Милан самолично, вместе с войсками, и вот тогда посмотрим, кто здесь умственно отсталый. Встревоженный Лодовико кинулся за помощью к Флоренции – то бишь, к Пьеро.

Пьеро оказался между двух огней. Милан, конечно, Флоренции союзник – но ведь и Неаполь союзник тоже! И вообще, поддержать узурпатора – это тот еще риск: а ну как не выгорит у Лодовико дело с троном, и что тогда? Ситуация, как видим, архисложная, тут и у более умного человека голова бы пошла кругом. Пьеро начал юлить, уходя от прямого ответа, но добился только того, что Лодовико оскорбился, плюнул и отправился договариваться с французским королем Карлом VIII.

Карл оказался очень даже «за», потому как в качестве ответной услуги Лодовико пообещал ему помощь в завоевании Неаполя. Французские короли, как мы знаем, давно уже страдали наслаждались навязчивой идеей отхапать себе неаполитанский престол. А тут еще как раз исполнилось пророчество Савонаролы: помер старый король Ферранте, так что Лодовико явился со своим предложением как нельзя вовремя.

Жан Перреаль. Портрет Карла VIII:



Итак, французские войска выдвинулись в Италию. Во Флоренции схватились за голову: по-любому выходило, что по пути в Неаполь Карл должен пройти через флорентийские владения, и непонятно, что делать – пускать его или не пускать? Можно, конечно, попробовать и не пустить, но силы чересчур неравны. Вон, недаром тот же Савонарола, у которого политический нюх никак не слабее религиозного, уже которую неделю на всех углах блажит пророчит, что вот как придет с севера армия варваров да как вломит нам, грешным, за грехи наши…

В общем, во Флоренции напряженно думали. Думала Синьория, думал Совет Семидесяти, и Пьеро, к сожалению, тоже думал. До чего он додумался, я расскажу вам чуть позже, а пока поведаю одну типамистическую историю, приключившуюся как раз в это время с нашим другом Микеланджело.

Микеладжело на тот момент исполнилось около девятнадцати лет, и он продолжал жить на хлебах у Медичи. Пьеро относился к нему очень хорошо – что, вообще-то, для него было не совсем характерно, но, как-никак, друзья детства, вместе выросли. Правда, на интересные заказы у Пьеро ума не хватало, так что Микеланджело у него занимался в основном всякой фигней – то высокохудожественного снеговика во дворе палаццо вылепит (снег во Флоренции – ну как же такое дело не отметить!), то еще какую-нибудь чепуху сварганит.

Ну так вот: как сообщает нам биограф Асканио Кондиви, был у Микеланджело приятель – некий музыкант по имени Кардьере, «который когда-то доставлял большое удовольствие Великолепному пением под аккомпанемент лиры и удивительной импровизацией». И вот однажды этот удивительный Кардьере рассказал Микеланджело, что явился к нему во сне сам покойный Лоренцо «в черной разодранной одежде, из-под которой сквозило голое тело» и приказал передать Пьеро, что тот вскоре будет изгнан из своего дворца.

Приятели начали думать: передавать Пьеро это послание с того света или не передавать. Характерец у нового главы дома Медичи был еще тот, поэтому Кардьере решил все-таки воздержаться. Но через несколько дней сон повторился: на этот раз Лоренцо (все в том же дырявом трауре на голое тело) не стал разводить долгих церемоний, а попросту влепил Кардьере оплеуху «за то, что он ничего не передал Пьеро».

Перепуганный Микеланджело принялся уговаривать друга побыстрее выполнить волю Лоренцо, пока тот еще чего-нибудь не отчебучил. Кардьере, в свою очередь, тоже не горел желанием продолжать этот загробный интерактив, так что он быстренько собрался и двинул пешком в Кареджи, к Пьеро.

Долго идти не пришлось. На полдороги Кардьере повстречался с Пьеро и его свитой, возвращавшимися во Флоренцию. Далее события развивались вполне предсказуемо. Пьеро оборжал сновидца, а его секретарь Довици да Бибьена возмущенно заявил: «Ты с ума сошел. Кого, думаешь ты, Лоренцо любит больше: своего сына или тебя? Если бы это было возможно, то он явился бы своему сыну, а не кому-либо другому».

Как поступил после этого Кардьере, неизвестно. А вот Микеланжело, как он сам рассказывал своему биографу, узрел в этих события признаки надвигающегося трындеца и немедленно сбежал из Флоренции. Из чего мы можем заключить, что политическое чутье у него было развито ничуть не хуже, чем у Савонаролы - безотносительно всяких мистических штучек.

Пьеро, тем временем, приближал этот грядущий трындец, как только мог. Карл VIII уже стоял у тосканских границ и требовал, чтобы его пропустили через флорентийские территории. Многие в городе склонялись к тому, что да, надо бы пропустить – невзирая на то, что Пьеро уже пообещал неаполитанскому королю Альфонсу свою поддержку. Пьеро пораскинул мозгами и решил для начала посадить под домашних арест нелюбимых троюродных дядей – Лоренцо и Джованни, которые вроде бы как тайно отношались с Карлом, обещая ему беспрепятственный проход к Неаполю.

Ситуацию это, правда, никак не исправило. У Карла, напрасно ожидавшего от Пьеро ответа, лопнуло терпение, и он захватил приграничный замок в Фивиццано. Положение с каждым днем становилось все хуже: на границе – французы, в городе – всеобщее недовольство, а из союзников у Флоренции остался один Альфонсо Неаполитанский, у которого сейчас своих проблем выше крыши, ибо Карл уже успел навалять его войскам в Лигурии так, что мама не горюй.

И вот в этот критический момент Пьеро посетила идея. А что, если он, по примеру отца, храбро отправится в тыл врага и очарует в одно лицо Карла, как Лоренцо очаровал когда-то короля Ферранте? Недолго думая, Пьеро выехал из Флоренции, не поставив в известность Синьорию (совсем, как Лоренцо!), и двинулся к Карлу.

Прослышав об этой идиотской затее, кардинальчик Джованни, сидевший в то время в Риме, немедленно рванул в Тоскану – перехватить старшего братца. Но было уже поздно. Пока Джованни трясся по разбитым дорогам Центральной Италии, Пьеро успел добраться до королевской ставки и приступил к переговорам.

Правда, переговорами это позорище назвать сложно. Карл хоть и сам был далеко не титан мысли, но, тем не менее, сразу понял, с кем имеет дело. Окинув Пьеро презрительным взглядом, он грозно потребовал: а) обеспечить французам свободный проход через Тоскану, б) немедленно сдать под французские военные базы Пизу и Ливорно.

Ошарашенный такой напористостью, Пьеро сразу растерял весь свой гонор. Потрепыхавшись несколько минут, он горестно вякнул: «Ну ладно, забирайте», – и на этом переговорный процесс и закончился.

Естественно, когда горе-переговорщик вернулся назад во Флоренцию, город принял его в штыки. Так бездарно слить все свои позиции – это еще уметь было надо! Пускай положение республики и не было особо блестящим – но ведь и у Карла дела шли не то чтобы зашибись. Ему кровь из носу нужно было обеспечить себе безопасный тыл, пока он будет воевать в Неаполе, и этот самый тыл ему сейчас могла предоставить только Флоренция. Тот же Лоренцо Великолепный при таких козырях смог бы выбить из Карла массу бонусов, но Пьеро просрал все, не получив взамен в прямом смысле ни хрена.

Короче, чаша флорентийского терпения переполнилась. Синьория объявила Пьеро предателем родины и постановила: отправить всех Медичи и их сторонников в вечное изгнание, а на их имущество наложить арест!

Это была катастрофа. Кардинал Джованни пытался расшевелить братца, уговаривая его сделать хоть что-нибудь, но Пьеро окончательно впал в ничтожество и теперь думал только о том, как бы побыстрее смыться из города, пока разъяренный народец до него не добрался.

Обругав старшего брата дебилом, Джованни принялся спасать то, что еще можно было спасти. Пока Пьеро с женой, детьми и самым младшим братом, пятнадцатилетним Джулиано, под покровом ночи пробирались к городским воротам, Джованни, переодетый в монаха-доминиканца, собрал в палаццо все ценности дома Медичи, которые смог унести, и тайно переправил их в монастырь Сан-Марко.

Выбор был не так уж и плох. Хоть приором монастыря и был никто иной как Савонарола – один из злейших врагов Медичи, но все же многие монахи помнили, сколько бабла в свое время влили в Сан-Марко Козимо Старый и его потомки. Так что Джованни не прогадал: фамильные ценности спокойно пролежали в монастыре все то время, пока Медичи находились в изгнании, а потом вернулись к законным владельцам.

Сделав таким образом все, что от него зависело, юный кардинал незаметно выбрался из города, стащил с себя пропотевшую доминиканскую рясу и галопом поскакал в Пизу – забирать оттуда своего любимого младшего кузена Джулио, учившегося в тамошнем университете. Из Пизы кузены сразу же выдвинулись в Венецию – и как раз вовремя: в Пизу уже входили французские войска.

В итоге из всего обширного семейства Медичи во Флоренции осталась только старшая сестра Лукреция, которая была замужем за Якопо Сальвиати, и представители младшей ветви – Лоренцо и Джованни ди Пьерфранческо. Эти двое, правда, публично отреклись от фамилии Медичи и объявили, что будут теперь зваться Пополано – «народные». Правда, в перспективе это им не очень помогло: Джованни Пополано вскоре скончался от подагры, не успев получить от своего отречения никаких особых дивидендов, а Лоренцо хоть и продержался некоторое время на политической арене, но через девять лет все равно загремел в тюрьму по обвинению в государственной измене и там и помер.

Однако вернемся назад, в 1494 год. После бегства Медичи Синьория прикарманила все те ценности, которые не успел утащить кардинальчик Джованни, а в палаццо устроила казармы для городского ополчения. Карл VIII к тому времени уже оккупировал Пизу и грозился вот-вот подойти к Флоренции. С этим надо было что-то делать: понятно, что если французы решат раскатать город в блин (а скорее всего они так и сделают), то никакое ополчение не поможет. Оставалось надеяться только на дипломатию, и флорентийцы отправили к Карлу делегацию из четырех «уважаемых граждан».

В число этих уважаемых граждан каким-то образом затесался Савонарола – то ли кто-то решил, что неплохо бы привлечь к переговорам лицо духовное, то ли этот пророк-диссидент по своему обыкновению сам себя привлек, а флорентийцы просто не стали спорить. В дипломатии Савонарола разбирался приблизительно как свинья в апельсинах, но, как ни удивительно, именно он в итоге обеспечил флорентийской миссии эпик вин.

Итак, миссия прибыла в Пизу. Не успели флорентийские дипломаты и рта раскрыть, как Савонарола величественно ткнул в Карла пальцем и громогласно объявил: «Се орудие Всевышнего!»

Дипломаты побледнели. Карл с интересом воззрился на Савонаролу.

Савонарола, ничуть не смутившись, продолжил в том же духе. Король французов – это бич божий и воплощение божественной справедливости, карающей грешников, заявил он. Но Флоренция - град Господень, и если вдруг бичу вздумается, супротив божьей воли, обрушиться на этот богоизбранный город, то Господь устроит Карлу и его войску такой пипец, что жители Содома и Гоморры покажутся по сравнению с ними счастливчиками!

Дипломаты неиллюзорно отложили кирпичей. Вот, вотпрямщас Карл прикажет схватить их и казнить к чертовой матери вместе с этим чокнутым монахом…

Но Карл, как ни странно, отнесся к спичу Савонаролы с пониманием. В конце концов, он был типичный продукт благочестивого воспитания того времени, и на уровне подкорки у него было прописано, что есть на свете такие праведные люди, которые ходят в драных рясах и режут монархам правду-матку. К тому же, сравнение с бичом божьим не могло ему не льстить: приятно ведь осознавать, что ты прешься через пол-Европы не потому, что тебе приспичило захватить чужой престол, а потому что воплощаешь божественную справедливость!

Таким образом, Савонарола заборол Карла на этом поле как котенка. Впрочем, не надо думать, что это был хитро рассчитанный дипломатический ход – просто Савонарола со всеми так разговаривал. Фактически ему здорово повезло: будь Карл чуть менее зомбирован набожен, дело могло бы закончиться именно так, как и подозревали отложившие кирпичей дипломаты. Но что вышло – то вышло. Французы вступили во Флоренцию, однако, по меркам того времени, вели себя аки ангелы: ничего не сожгли, ничего не разрушили и даже практически ничего не разграбили (ну вот разве что только палаццо Медичи, но это уж сам бог велел).

Правда, когда через одиннадцать дней Карл со своим войском собрался покинуть город, разразился скандал. На прощание король потребовал от Флоренции 150 000 флоринов – в качестве добровольно-принудительного пожертвования на нужды французской армии. Флорентийцы согласились, но выплатили только 120 000. Карл взбеленился и заорал, что если ему сейчас не принесут недостающие тридцать тыщ, он прикажет трубачам затрубить в трубы и его войско сравняет город с землей. Но расхрабрившийся гонфалоньер Каппони гаркнул: «А мы тогда зазвоним в колокола!!!» - и Карл сразу утих, сообразив, что народное восстание, поднятое по сигналу тревоги, может потрепать его людей так, что мало не покажется.

В общем, французы покинули Флоренцию и почапали на юг, в Неаполь.

В городе воцарился политический вакуум. Старые структуры, заточенные под Медичи, уже не работали, а новых пока никто не создал. Тогда горожане обратились к авторитету духовному – то бишь, к Савонароле: уж этот-то божий человек точно должен знать, как им надо жить!

Савонарола охотно откликнулся на призыв. Под его влиянием провели налоговую реформу в пользу бедных (уникальный случай для тех времен!), расширили избирательные права на всех граждан старше тридцати лет, чьи предки хоть раз занимали должность в городской администрации (тоже небывалой широты демократия) и объявили амнистию для политических изгнанников – в том числе даже для сторонников Медичи (правда, только третьестепенных).

Все это было очень круто, но, к сожалению, Савонарола на этом не остановился. Политические преобразования для него были делом десятым: главное – духовное возрождение Флоренции! Духовное возрождение в его глазах выглядело так: флорентийцы должны поститься, молиться и слушать радио «Радонеж» отказаться от всего, что не является предметом первой необходимости. Да, и от всякого греховного искусства тоже. Савонарола даже организовал нечто вроде отряда юных пионеров: дети, одетые в белые одежды, ходили по домам и собирали подаяние для бедных – ну и заодно шпионили, не занимается ли кто-нибудь чем-нибудь нечестивым.

В качестве подаяния этим павликам морозовым предлагалось отдавать не только деньги, но и всякие нехорошие излишества: шикарную одежду, драгоценности, зеркала, музыкальные инструменты, нерелигиозную литературу, скульптуры, картины и т.д. Все это добро Савонарола собирал для финального перфоманса, которым хотел продемонстрировать окончательную победу Флоренции над грехом, – однако об этом чуть позже.

Поначалу народ на эти духовные веяния очень даже велся. Не устояли даже такие столпы вольнодумства, как Полициано, Пико делла Мирандола (этот, впрочем, давно уже был с Савонаролой на «ты») и даже Боттичелли, по слухам, самолично отдавший юным пионерам несколько своих «нечестивых» картин. А Савонарола все продолжал бороться с пороками: он пробил в Синьории закон, по которому содомский грех должен был караться сожжением заживо, а за богохульство полагалось вырывать языки.

(Забегая вперед, скажу: к счастью, эти законы не очень-то и исполнялись. За четыре года «правления» Савонаролы был приговорен к сожжению аж целый один содомит, да и у того были отягчающие в виде воровства и разбоя. Остальных мужеложцев и святотатцев обычно просто приговаривали к штрафу или, на худой конец, отправляли в изгнание).

Так прошло несколько лет. Постепенно горожанам начало надоедать это благочестивое житье: духовность духовностью, но жрать-то хочется! А каким макаром совместить духовную аскезу с нормальной работой и торговлей, совершенно неизвестно. Юных пионеров, клянчивших «излишки», все чаще встречали матюгами, а то и рукоприкладством. Появилась партия противников Савонаролы – так называемые arrabiati, то есть, «разгневанные», или же «взбешенные». Сторонникам Савонаролы «разгневанные» приклеили презрительные погоняла piagnoni («плакальщики») и capernostri (от слова capo – «голова» и названия молитвы «Отче наш» - «Pater noster»; то есть те, кто постоянно качает головой во время молитвы).

Была еще и третья партия – palleschi (от названия шаров на гербе Медичи - palle), сторонники возвращения Пьеро Невезучего или хоть кого-нибудь из семейства Медичи. Но эти особой популярностью не пользовались: пускай горожанам и надоел Савонарола, однако менять его на дурака Пьеро никто не собирался.

Что касается самого Пьеро, то он все эти годы болтался по Италии как говно в проруби, пытаясь найти кого-нибудь, на чьей шее можно было бы въехать обратно во Флоренцию. Желающих находилось немного. Единственными, кто оказывал ему неизменную поддержку, были его старшая сестра Лукреция, остававшаяся в городе, его двоюродный дядя Лоренцо Торнабуони и еще несколько бывших приближенных его отца. В 1497 году Лукреция и Ко даже организовали заговор, вбухав три тысячи дукатов в подготовку переворота в пользу Пьеро, но заговор был раскрыт. Лукрецию арестовали и подвергли «веревочной» пытке (местный вариант пытки на дыбе), однако казнить не решились и в конце концов просто выслали ее из города. Все остальные участники заговора отправились прямиком на плаху.

Лукреция Медичи, железная тетка, выдержавшая пытку на дыбе и после этого отравлявшая жизнь своим врагам еще целых 56 лет (Сандро Боттичелли или Раффаэллино дель Гарбо):



Тем временем Савонарола, заметив, что накал благочестия во Флоренции как-то недопустимо снизился, решил устроить массовое агитмероприятие. В историю это действо вошло под многозначительным названием «Костер тщеславия». 7 февраля 1497 года, на масленичный вторник, благонадежные и благочестивые граждане стащили на площадь Синьории все «нехорошие излишества», конфискованные у горожан юными пионерами. Картины, статуи, книги, зеркала, лютни, арфы, флаконы духов, карты, шахматы, игральные кости и прочие греховные предметы были сложены горой, а на самый верх этой горы посадили чучело Сатаны.

Физиономией Сатана точь-в-точь походил на одного венецианского перекупщика, которому хватило глупости предложить Савонароле продать ему все это греховное имущество за 22 000 флоринов. Впрочем, надо полагать, у венецианца все же достало мозгов немедленно смыться после этого предложения, иначе в качестве чучела на верхушке этой инсталляции фигурировал бы он сам.

Когда все было готово, толпа затянула псалом «Тебя, Боже, хвалим», и Савонарола скомандовал: «Поджигай!» 22 000 флоринов сотни шедевров ренессансного искусства поднялись дымом к небесам.

Однако этой вспышки благочестия хватило ненадолго. Народ продолжал роптать: экономика пребывала в жопе, голодных становилось все больше, а бесконечные проповеди против греховности уже сидели у большинства флорентийцев в печенках. Тут еще подлил масла в огонь папа Александр VI, он же Родриго Борджа. Савонарола так яростно поливал его в своих проповедях (и ведь было, за что!), что папа, наконец, не выдержал и отлучил нахального проповедника от церкви.

Это произвело на флорентийцев немалое впечатление. Пускай все знали, что папа Борджа – тот еще свиноеб фрукт, но все-таки он наместник святого Петра на земле. Посещаемость проповедей Савонаролы резко упала.

К атаке подключились монахи-францисканцы, для которых нагадить конкурирующему ордену (Савонарола-то был доминиканец!) было традиционным удовольствием. При поддержке папы они вызвали Савонаролу на челлендж: пускай он вместе с одним из францисканцев пройдет босыми ногами по горящему костру – кто из них двоих не обожжется, на том и почиет всамделишная благодать божия!

Это была такая средневековая дикость, что возмутились даже противники Савонаролы (естественно, из тех, кто пообразованнее). Сам Савонарола тоже психанул и напомнил францисканцам Евангелие от Луки: «Не искушай Господа Бога своего» - однако в глазах широких масс такой аргумент, естественно, выглядел не более чем гнилой отмазкой.

В конце концов, сговорились на следующем: испытание огнем состоится, но вместо Савонаролы рисковать жизнью будет его преданный ученик Доменико да Пеша. Что, естественно, популярности Савонароле никак не прибавило.

Итак, 7 апреля 1498 года на площади Синьории разложили дорожку из дров и щепы. Испытание не заладилось с самого начала: сперва обе стороны долго и нудно срались, должны ли участвующие нести в руках деревянные распятия и не будет ли святотатством, если эти распятия сгорят. Толпа, собравшаяся поглазеть на невиданное зрелище, заскучала. Наконец, дорожку все-таки подожгли, но «жюри» все еще продолжало спорить. А пока они спорили, природа решила устроить подставу: внезапно хлынул буйный апрельский ливень и погасил все к чертовой матери.

А теперь представьте, что было бы, если бы Савонарола все-таки согласился на испытание и без препирательств поперся в костер, а тут бац – и хляби небесные спасают его как истинного божьего избранника! Это ж какой был бы эффект!!!

Толпа со смехом разошлась, отпуская нелестные шуточки в адрес Савонаролы и его ученика. Авторитет всемогущего проповедника был окончательно похерен.

На следующий день один из учеников Савонаролы попытался отслужить праздничную обедню в честь Вербного воскресенья, но прихожане согнали его с кафедры и преследовали аж до монастыря Сан-Марко, где этот бедолага надеялся укрыться. Начались массовые беспорядки: толпа окружила Сан-Марко и принялась брать его штурмом. К двум часам ночи им наконец-то удалось поджечь двери и вломиться в монастырь. Савонаролу вытащили из кельи, приволокли во Дворец Синьории и бросили в темничку Альбергетто – ту самую, в которой шестьдесят лет назад квартировал Козимо Старый.

Утром узника перевели в тюрьму Барджелло, где и применили на нем весь ассортимент традиционных флорентийских пыток. Папа Борджа отправил во Флоренцию своих юристов (Савонаролу обвиняли в ереси, а значит, дело априори попадало под папскую юрисдикцию), и в мае 1498 года они вынесли приговор: повесить Савонаролу и его учеников Доменико да Пеша и Сильвестро Маруффи на решетке Дворца Синьории, а затем придать трупы сожжению.

23 мая приговор был приведен в исполнение – на том самом месте, где пятнадцать с половиной месяцев назад Савонарола зажег свой Костер тщеславия. После казни пепел ссыпали на телегу, отвезли на Старый мост и сбросили в Арно.

Филиппо Дольчати. «Казнь Савонаролы»:



Узнав о казни своего главного противника, Пьеро Невезучий воспрял духом и собрался было снова сунуться во Флоренцию, но союзников для этого рискованного дела так и не нашел. Таскаясь по Италии, он в конце концов прибился к французам, которые бросили ему с барского плеча косточку – должность губернатора Кассино, маленького городка возле знаменитого аббатства Монтекассино, главой которого числился его брат Джованни. Джованни, правда, в это время в аббатстве не было: он тусовался в Риме, пытаясь поднять престиж Медичи хотя бы на церковном фронте.

Закончил Пьеро недолгую, но бурную свою жизнь в полном соответствии со своим прозвищем. В 1501 году неподалеку от Кассино французы сцепились с испанской армией, союзниками покойного неаполитанского короля Альфонсо (сам Альфонсо к тому времени уже успел отправиться на тот свет от нарыва на заднице). Испанцы наваляли противникам по первое число, и французы ударились в бегство. Вместе с ними попытался бежать и Пьеро, но во время переправы через речку Гарильяно его лодка опрокинулась, и 31-летний Пьеро банально утонул.

Его жену и детей забрал к себе в Рим Джованни – как-никак, теперь он был главой рода Медичи. Перед ним стояла почти невыполнимая задача: исправить все ошибки, сделанные братом, и вернуть семье былое положение. Как это сделать, Джованни пока представлял себе довольно смутно, но, все же, кое-какие наметки у него были…

Продолжение следует…

@темы: Медичи

---

 Royal Heart, будьте добры, когда несете мои посты на дримвиз и джорналзы, не забывайте, пожалуйста, ставить авторство. А то тут уже приходили спрашивать, не являемся ли мы с вами одним и тем же лицом.

Очень неловко получается.

UPD
Спасибо за то, что вы меня услышали. Вопрос снят.

@темы: Медичи

---

Отличная у нас весна началась - как раз такая, как мне надо. :-)

Вот только где все это богатство было на Рождество, а?

---

Медичи: Лоренцо Великолепный. Часть 5: Микеланджело, Савонарола и звезда над Карреджи

Джованни ди Биччи
Козимо Старый: часть 1
Козимо Старый: часть 2
Козимо Старый: часть 3
Пьеро Подагрик
Лоренцо Великолепный: часть 1
Лоренцо Великолепный: часть 2. Заговор Пацци (начало)
Лоренцо Великолепный: часть 2. Заговор Пацци (продолжение)
Лоренцо Великолепный: часть 3. Игра ва-банк
Лоренцо Великолепный: часть 4. The best

Собирались в предыдущем посте поговорить о Микеланджело – поговорим же о Микеланджело! :-) Тем более что мало для кого Лоренцо сделал столько, сколько для него.

Родился Микеланджело (или же, на флорентийский манер, Микеланьоло – как он себя всю жизнь и называл) в семье бедной, но честной родовитой. Папенька будущего гения, Лодовико Буонарроти Симони, был нищ как церковная крыса, но ЧСВ имел размером с колокольню Джотто, ибо его семейство происходило из старой тосканской знати и даже претендовало на родство с Матильдой, маркграфиней Каносской, последней феодальной властительницей Флоренции.

Правда, доказательства этого родства, судя по всему, существовали только у Буонарроти в голове, потому как никто и никогда их так и не отыскал. С денежными делами у псевдопотомков тоже было не ахти: сначала, по примеру всех остальных флорентийских аристократов, они попробовали податься в банкиры, но дело не выгорело, и посему семейство Буонарроти вот уже несколько поколений прозябало в благородном нищебродстве.

Папенька Микеланджело в этом смысле не был исключением: вершиной его карьеры была должность подеста в крошечном тосканском городишке Капрезе. Там его жена, Франческа ди Нери ди Миньято, и родила ему второго сына (был еще и старший отпрыск - Лионардо). Младенца окрестили в честь Михаила Архангела и быстренько сплавили в деревню, к кормилице. А само семейство вернулось во Флоренцию (срок полномочий в Капрезе у папеньки закончился), где в кратчайшие сроки наплодило маленькому Микеланджело еще троих сиблингов, после чего Франческа ди Нери, утомленная этим гинекологическим марафоном, тихо скончалась.

Забирать второго отпрыска из деревни папа не стал – якобы из-за слабого здоровья пацанчика, а вообще, подозреваю, просто из экономии: отпрысков было много, а денег мало. Пацанчику, впрочем, в деревне очень нравилось. Это была не просто деревня – это была деревня Сеттиньяно, что близ Ареццо, и славилась она тем, что там добывали отличный песчаник. Соответственно, у кормилицы Микеланджело был муж-каменотес, папа-каменотес и сыновья – подрастающие каменотесы. Через полвека Микеланджело скажет своему приятелю Вазари: «Если есть что хорошее в моем даровании, то это от того, что я родился в разреженном воздухе аретинской вашей земли, да и резцы, и молот, которыми я делаю свои статуи, я извлек из молока моей кормилицы».

Сеттиньяно:



Когда Микеланджело стукнуло семь, родитель все-таки решил воссоединить его с семьей. Оценив умственные способности отпрыска (которого за эти семь лет видел от силы раза три), Лодовико возымел идею сделать из него в будущем нотариуса – офигенно крутая профессия по тем временам – и отдал его в довольно престижную школу Франческо да Урбино.

Правда, сам Микеланджело с таким решением был в корне не согласен. И очень скоро папа Лодовико с огорчением выяснил, что отпрыск, несмотря на весь свой ум, учиться категорически не желает, а желает он, паразит этакий, стать великим художником. Ну и еще великим скульптором.

Со скульптурой, правда, дело пока не очень вытанцовывалось, ибо Флоренция – не Сеттиньяно, и куски песчаника тут на дороге не валяются. Зато кругом были церкви-дворцы-картины-статуи, каковые Микеланджело и срисовывал, как одержимый, используя для этого дорогостоящие школьные тетрадки и тем самым безответственно транжиря деньги благородного папы-нищеброда.

Папа, естественно, пытался излечить сына от этой придури ремнем, а также добрым словом (но преимущественно все-таки ремнем), однако получалось плохо. Мягкости и покладистости в юном Микеланджело было столько же, сколько в противотанковом еже, а посему обстановка в семье накалялась с каждым годом. Став подростком, пацанчик вообще забил на школу и, что еще хуже, завел себе дурное знакомство – подружился с другим тинейджером, тринадцатилетним Франческо Граначчи. Этот Граначчи был учеником не абы кого, а самого Доменико Гирландайо.

Само собой, Микеланджело тоже страшно хотелось учиться живописи у Гирландайо (какие нотариусы, да идите вы нахер!), но, помимо папиных фанаберий, имелась еще одна проблемка. Точнее, две. Во-первых, для ученика Микеланджело был уже староват – ему стукнуло тринадцать, а Гирландайо предпочитал брать максимум десятилеток. А во-вторых, за обучение надо было платить – а платить нечем, ибо из всех экономических ресурсов у благородного семейства Буонарроти имелись только шиш в кармане да вошь на аркане.

К счастью, Гирландайо был не только великим художником, но и просто очень хорошим и добрым человеком. Поглядев на рисунки Микеланджело (спасибо верному другу Франческо!), он уломал нищеброда Лодовико таки отдать сына в мастерскую – с тем, что он, Гирландайо, не просто не возьмет за нового ученика денег, а напротив, сам, будет платить ему зарплату.

На сей счет даже сохранился документ, который Вазари приводит в своих «Жизнеописаниях» (причем клянется, что переписал его с оригинала буковка в буковку):

"1488. Ricordo questo dì primo d’aprile, come io Lodovico di Lionardo di Buonarota acconcio Michelagnolo mio figliuolo con Domenico e Davit di Tommaso di Currado per anni tre prossimi a venire con questi patti e modi: che ’l detto Michelagnolo debba stare con i sopra detti detto tempo a imparare a dipignere et a fare detto essercizio, e ciò i sopra detti gli comanderanno, e detti Domenico e Davit gli debbon dare in questi tre anni fiorini ventiquattro di sugello, el primo anno fiorini sei, el secondo anno fiorini otto, il terzo fiorini dieci; in tutta la somma di lire novantasei".

«1488. Удостоверяю сего первого апреля, что я, Лодовико ди Леонардо ди Буонарроти, поручаю сына моего, Микеланджело, Доменико и Давиду ди Томмазо ди Куррадо на ближайшие три года с тем условием и сговором, что означенный Микеланджело обязуется находиться у вышеназванных означенное время, обучаясь рисованию и упражняясь в означенном ремесле и во всем, что вышеназванные ему поручат, и что означенные Доменико и Давид обязуются уплатить ему в течение трех лет двадцать четыре полноценных флорина: в первый год шесть флоринов, во второй год восемь флоринов, в третий – десять флоринов, а всего 96 лир» (пер. Б. Грифцова).

Похоже, двадцать четыре флорина для многодетного папаши Буонарроти были нифига себе деньгами, раз Лодовико согласился пожертвовать мечтами о сыне-нотариусе. Короче, Микеланджело поступил в мастерскую к Гирландайо, рисовал там как бешеный, оправдывая оказанное авансом доверие, и был счастлив… почти. Потому как живопись живописью, но нужна ж еще и скульптура! А скульптуре у Гирландайо, естественно, не обучали.

Но шустрый тинейджер таки нашел выход. На втором году обучения он прибился, так сказать, факультативом к старенькому скульптору Бертольдо ди Джованни, который в юности был учеником самого Донателло. Бертольдо был дряхл и почти слеп, но при этом обладал скиллами хорошего реставратора, поэтому Лоренцо Великолепный нанял его хранителем своей коллекции античных скульптур, располагавшейся в саду Сан-Марко.

По поводу этого сада Сан-Марко историки потом сломали немало копий. Одни, опираясь на утверждение Вазари, считают, что это была полноценная школа для юных скульпторов, специально организованная Лоренцо: так сказать, детский садик для гениев имени Медичи. Вторые – что никакой школы не было, было просто энное количество скульптур, за которыми приглядывал старый Бертольдо, ну и, время от времени, туда забредал кто-нибудь из молодых флорентийских талантов покопировать все это счастье.

Истина, видимо, находится где-то посередине: да, скульптуры были, да, таланты забредали, да, Лоренцо, со свойственной ему щедростью, подкармливал самых многообещающих деньгами – но юридически, конечно, никто и никогда это никак не оформлял (точно так же, как и в случае с Платоновской академией). Но вот что точно можно сказать – так это то, что как минимум Микеланджело получил от этого сада Сан-Марко очень много профита.

Историю встречи Микеланджело и Лоренцо в саду подробно описал Вазари. По его словам, наш тинейджер в тот день принялся ваять статую ухмыляющегося старого фавна – по мотивам натыканных вокруг античных скульптур. Мимокрокодил Лоренцо увидел Микеланджело, похвалил работу, но не преминул указать на ошибку в матчасти – мол, у такого старого фавна не может быть всех зубов.

Микеланджело обозлился, и, пока Лоренцо гулял себе по саду дальше, быстро отколол фавну один зуб и замазал лунку так, чтобы у зрителя уже не оставалось никаких сомнений: зуб вывалился от старости. А потом гордо продемонстрировал вернувшемуся Лоренцо проапгредженный вариант, и все заверте…

Правда это или нет – черт его знает (но может быть, и правда: Вазари был близко знаком со старым Микеланджело и, вполне возможно, не слишком сильно переврал эту историю). Во всяком случае, у нас есть исторический факт: в 1490 году Лоренцо берет Микеланджело под свою личную опеку. Пацану выделили комнату в палаццо Медичи, выдали всякий скульпторский стафф и расходники, приличную одежду и плюс еще и карманные деньги в количестве 5 флоринов в месяц (кстати, 5 флоринов – это не хухры-мухры, а половина месячного жалованья квалифицированного ремесленника: Лоренцо, по своему обыкновению, не мелочился).

В обмен на все эти блага Микеланджело должен был усердно обучаться мастерству скульптора – в каковое занятие наш тинейджер и погрузился с головой, к взаимному удовлетворению всех высоких договаривающихся сторон.

Что же касается папы Лодовико, то, чтобы этот старый нищеброд аристократ не возбухал, Лоренцо сунул ему в зубы должность на местной таможне. После чего в семействе Буонарроти окончательно восстановилась тишь да благодать.

Эмилио Дзоччи (копия). «Юный Микеланджело высекает „Голову фавна“»:



В палаццо Медичи Микеланджело быстро освоился: обедал с семейством за одним столом, слушал умные беседы в Платоновской академии – ну и заодно подружился с многочисленным выводком младших Медичи. Особенно с Пьеро, старшим сыном Лоренцо, и его младшим братом Джованни, которому, как и Микеланджело, недавно стукнуло пятнадцать и которого два года назад папа Иннокентий VIII втихаря назначил кардиналом in pectore (такая специальная «секретная» разновидность кардинала, которого папа назначает по всей форме, но при этом имеет право не объявлять имя назначаемого публично, пока не решит, что наконец-то пора).

Надо сказать, что к описываемому времени семейный круг Медичи, увы, изрядно поредел. Уехали из дому старшая дочь Лоренцо Лукреция, дама яркая во всех отношениях, а вслед за ней и ее сестра Маддалена, любимица отца: Лукрецию в рамках примирения со старыми врагами выдали замуж за Якопо Сальвиати, кузена повешенного архиепископа, а Маддалену – за внебрачного сына папы Иннокентия Франческетто Чибо (к сожалению, Франческетто впоследствии оказался тем еще мудилой, но это уже выходит за рамки нашего повествования). В 1482 году умерла любимая мама Лоренцо, великолепная Лукреция Торнабуони, успевшая пережить мужа и младшего сына, а за два года до появления Микеланджело в палаццо Медичи скончалась от туберкулеза и жена Лоренцо, Клариче Орсини.

Сам Лоренцо тоже чувствовал, что ему осталось недолго. Даже если история о встрече в саду Сан-Марко действительно имела место быть, то вряд ли Лоренцо гулял по этому саду на своих двоих – к этому времени передвигался он уже в основном на носилках. Наследственная подагра медленно, но верно доканывала Великолепного. Это не было для него сюрпризом: на каком бы хреновом уровне ни находились тогдашние медицинские знания, но даже в пятнадцатом веке было понятно, что если твой дедушка всю жизнь страдал подагрой, а папа умер от нее же, едва перевалив за полтинник, то вряд ли тебе светит долгая и счастливая старость. Лоренцо это знал с юных лет и боролся как мог. В качестве профилактики он выбрал ЗОЖ (что, в общем-то, было предсказуемо – все равно ничего лучшего пятнадцативечная медицина предложить ему не могла) и этот же способ советовал в письмах своему сыну Джованни: «Питайтесь только простой пищей и много упражняйтесь телесно, иначе Вас может сразить неизлечимый недуг... Вставать утром следует рано, потому что это не только для здоровья полезно, но и позволяет исполнить все дневные дела: молитвы, учение, прием просителей...»

Однако ЗОЖ ЗОЖем, но если до изобретения противовоспалительных еще аж целых полтыщи лет, то хоть обЗОЖься весь – результат будет предсказуем. Великолепному только-только стукнуло сорок, а он уже хлебнул всех прелестей фамильной болячки полной ложкой – ограниченная подвижность, адские боли в суставах плюс осложнения на почки и проблемы с ЖКТ, от которых Лоренцо пытался вылечиться на тосканских минеральных курортах.

Радовало только одно: здоров Лоренцо или болен, а отлаженная политическая машина Медичи продолжала работать как часы. Совет Семидесяти, которым он заменил Совет Коммуны и Совет Народа, принимал решения исключительно в русле генеральной линии партии. К каждому флорентийскому посланнику в любой дыре Европы был пристегнут личный секретарь из числа доверенных лиц Медичи – так что внешняя политика тоже была под контролем. Заговорщики-террористы были прижаты к ногтю еще во времена расправы над Пацци, а тех немногочисленных дебилов пассионариев, которые пытались повторить их подвиг, местное КГБ вязало еще на первоначальной стадии замысла.

В поисках верных людей Лоренцо активно организовывал социальные лифты. Помимо проверенных кадров из старинных флорентийских семейств, он охотно привечал талантливых администраторов «из низов» (вспомним бравого гонфалоньера Чезаре Петруччи!), за что историк Франческо Гвиччардини, младший современник Лоренцо и большой фанат олигархической республики а-ля Венеция, вылил потом на Великолепного немало говна.

«Во главе банка Монте был поставлен ремесленник Антонио ди Бернардо, и ему даны были такие полномочия, что, можно сказать, в его власти оказалось две трети города; также сер Джованни, нотарий отдела приказов коммуны, сын нотария из Пратовеккио, снискал такую благосклонность Лоренцо, что, пройдя через все магистратуры, чуть не стал гонфалоньером справедливости; и мессер Бартоломео Скала, сын мельника из Колле, будучи старшим секретарем Синьории, стал гонфалоньером справедливости, что всеми порядочными людьми было встречено с шумным негодованием», – ябедничает нам Гвиччардини и, дабы читатель осознал весь ужас положения, добавляет: «Мало того что люди, подобные перечисленным выше, вмешивались в управление городом; в Совет Ста и в комиссии по голосованию и сбору налогов Лоренцо ввел столько простолюдинов, с которыми сговорился, что они-то и стали хозяевами положения».

Сера Франческо, конечно, можно понять: очень обидно, когда знатное и уважаемое семейство Гвиччардини оттирают от корыта какие-то там плебеи и прочие сыновья мельников. Но что правда, то правда: «старым» семьям Лоренцо особо воли не давал, ибо повторение истории с Пацци ему было нужно как рыбке зонтик.

Беда, однако, пришла не от «старых» семейств, а оттуда, откуда Медичи ее совсем не ждали. Звали эту беду Джироламо Савонарола и выглядела она, согласно фра Бартоломео, как-то вот так:



Я не в курсе, разбирал ли когда-нибудь Фрейд биографию Савонаролы, но если не разбирал – то очень зря. Это был пациент как раз в его вкусе. Родился Савонарола в 1452 году в Ферраре и воспитывался в основном у деда – старого Микеле Савонаролы, придворного врача феррарских герцогов. Дед был стар, склочен и очень любил порассуждать о греховности и мерзости окружающего мира, а также о необходимости возвращения к духовным скрепам. Не удивительно, что Джироламо, все детство внимавший дедову бубнежу, вырос, скажем так, весьма своеобразным. Юноша из него получился нелюдимый, забитый и закомплексованный по самое никуда – короче, типичный задрот, да еще и с религиозным сдвигом по фазе.

Впрочем, в какой-то момент подростковые гормоны взяли свое, и Джироламо влюбился. Дама его сердца звалась Лаудомией и была незаконной дочкой одного из членов семейства Строцци – родственников нашего старого знакомого Паллы Строцци, некогда столь феерично кинувшего своего партнера по антимедицейскому заговору Ринальдо Альбицци. Финт ушами, устроенный Паллой, не смягчил его вины в глазах Козимо Старого, и семейство Строцци выпихнули в изгнание – кого куда. Папа прекрасной Лаудомии осел как раз в Ферраре, что и дало молодому Джироламо Савонароле прекрасную возможность получить очередную душевную травму.

Суть травмы была предсказуема: когда набравшийся храбрости юный задрот сделал Лаудомии предложение, Лаудомия решительно послала его нафиг. Все-таки она была Строцци (да, незаконнорожденная, но кто в Италии обращает внимание на такие мелочи!) и совершенно не собиралась снисходить до какого-то там внука феррарского лекаря. Тем более, до такого несексапильного.

Получив от ворот поворот, Савонарола окончательно уверился, что дедушка был прав и мир, сука, ГРЕХОВЕН!!!1111. Собрав вещички, он дождался темной ночи и сбежал из дому – оставив расстроенным родителям в качестве сувенира рукопись моегопервогофанфика своей первой нетленки с характерным названием «О презрении к миру».

Дотелепав тридцать верст до Болоньи (пешком!), Савонарола вступил там в доминиканский орден и принялся сублимировать по полной программе: спать на голом полу, носить власяницу и писать обличительные вирши на ту же тему, что и мойпервыйфанфик. Монастырское руководство поглядело на этого одержимого и решило поручить ему чтение проповедей. По-моему, они просто не знали, что еще с этим психом делать.

В качестве проповедника Савонарола сменил несколько монастырей – в том числе, пожил какое-то время на хлебах флорентийского Сан-Марко, – но особого успеха у публики не имел. Внешность у него была неказистая, дикция – паршивая, а умение выступать на публике на то время находилось где-то на уровне плинтуса. Как он сам говорил впоследствии, его тогдашними проповедями «нельзя было напугать и цыпленка».

Но вдруг в какой-то момент Савонаролу вштырило. Как происходило это «вштырило», толком неизвестно, но вроде как сам Господь заговорил с ним и повелел нести в мир Его слово, потому как на церковь уже никакой надежды нет – погрязли в пороках, сволочи, вместо того, чтобы эти самые пороки бичевать.

И Савонарола принялся бичевать. За себя и за того парня, то бишь, за погрязшую в пороках церковь. Сразу появились и живость, и артистизм, и спавшие доселе мертвым сном ораторские таланты: теперь на проповеди Савонаролы народ ломился, как на премьеру долгожданного ужастика. Ну, и то ведь правда: где еще тебе в таких красках опишут близящийся Апокалипсис да еще и бонусом обругают за греховность самого папу римского?

Монастырское начальство послушало-послушало эти обличительные филиппики – да и решило отослать оратора из Флоренции от греха подальше. Савонароле предложили пост декана теологического факультета в Болонье (кстати, не зря: несмотря на стада аполикалиптических тараканов в голове, он действительно к тому времени уже был крупным специалистом по богословию), и наш обличитель отбыл в Болонский университет.

Скорее всего, именно в Болонье его и услышал приятель Лоренцо, Пико делла Мирандола. Пико, по своему обыкновению, переживал очередной приступ поиска смысла жизни, и проповеди Савонаролы попали ему в самую масть. Он тут же отписал Лоренцо во Флоренцию: мол, слушай, amice carissime, тут такой самородок объявился – весь из себя праведник, с пороками борется, а уж какие проповеди читает! Цицерон молча курит в уголке! Давай его назад к себе во Флоренцию переманим, а? Опять же, у тебя Джованни-кардинальчик подрастает, надо ж ему хоть какой-нибудь пример истинного благочестия показать…

Против последнего аргумента Лоренцо возразить ничего не мог: действительно, надо. Толстенький Джованни, лодырь и умница, хоть и преуспевал в науках, которые ему преподавал папин друг Полициано, но насчет истинной горячей веры, как подозревал Лоренцо, там все было глухо как в танке. Да и то сказать, набраться такого добра в палаццо Медичи было, собственно, неоткуда: кругом одни гуманисты. Бабушка Лукреция, самая верующая из всего семейства (действительно верующая, без дураков), давно уже умерла, а мама Клариче, как ни крути, была теткой недалекой, а посему ее влияние на умного подростка в этом смысле было равно нулю.

Самому же Лоренцо, крутившемуся как белка в политическом колесе, уж тем более было не до благочестия – перспективы загробного бытия его хоть и беспокоили (все-таки, он был сын своей матери), но заняться ими вплотную времени хоть убей не хватало.

Короче, сказано – сделано: Савонаролу снова пригласили во флорентийский Сан-Марко. И тут наш бичеватель развернулся вовсю. Первым номером программы огребли публичных люлей высшие классы (пока что без упоминания конкретных имен). Богачи будут гореть в аду, все, без исключения, поведал флорентийцам Савонарола, а бедные обретут вечное блаженство во Христе, ибо бедность их подобна бедности самого Христа!

Народным массам этот посыл очень понравился, и послушать Савонаролу начали сбегаться толпами.

Раскочегарившись, Савонарола обрушился на следующие категории грешников. Философы – служители Сатаны! Музыканты – дьявольские дудки! Художники – извратители образа и подобия божиего! Мадонны на картинах выглядят как проститутки, а проститутки – как Мадонны (далее – трехчасовая филиппика против проституток: их, в полном соответствии с заветами дедушки Фрейда, Савонарола ненавидел с особым пылом).

Философы, музыканты, художники и проститутки загрустили. Как-никак, все они были детьми Средневековья, а дар убеждения у Савонаролы был таков, что мог сразить наповал и кого покрепче. Да и проповеди свои новоявленный исправитель нравов неизменно приправлял ссылками на информацию непосредственно от Господа, что земля налетит на небесную ось час Апокалипсиса грядет уже вотпрямщас: при таких раскладах будь ты хоть какой вольнодумец – поневоле начнешь опасаться за свою задницу…

Со временем Савонарола осмелел настолько, что начал поливать с кафедры самого Лоренцо. Итак, Медичи – тиран, самовольно захвативший власть в свободной республике (почти правда), безбожный нечестивец (это еще с какой стороны посмотреть), разоривший государство (вранье) и присвоивший городскую кассу Монте (а вот это, увы, святая истина).

Флоренция замерла, ожидая, как отреагирует Лоренцо на такую крамолу. Лоренцо… не отреагировал никак.

С одной стороны, он, видимо, считал, что проповеди Савонаролы – неплохой способ для народа выпустить пар: все равно при любом режиме всегда будут недовольные, так пусть уж лучше они повопят себе в церкви да пойдут дальше поститься-молиться в ожидании грядущих небесных ништяков.

А с другой стороны, Лоренцо все-таки был гуманист. (Нет, не в смысле любви ко всему сущему, а в смысле принадлежности к интеллектуальному течению). Будь это обычная политическая борьба за право присосаться к флорентийской кормушке, он стер бы Савонаролу в порошок и глазом не моргнул (Пацци подтвердят!). Но гнобить противника за идею ему глубоко претило: ну, не нравится человеку Ренессанс, так что теперь, сажать его, что ли? Тем более что Савонаролу, при всех его тараканах, упрекнуть было совершенно не в чем. Бичуя пороки, этот псих праведник сам ни в одном из этих пороков замечен никогда не был. Призывая всех к аскетизму, честно вел аскетический образ жизни – да еще такой, что кто другой, послабее здоровьем, давно бы уже загнулся. Да и вообще, как вы себе представляете борьбу с человеком, который всего-навсего призывает исполнять заповеди божьи?

Итак, Лоренцо решил терпеть – видимо, в надежде, что со временем Савонаролу или попустит, или он переключится на какую-нибудь менее скользкую тему. Савонаролу, однако, не попускало: сев на любимого конька, он теперь обливал говном Медичи с кафедры Сан-Марко каждое воскресенье.

В конце концов Лоренцо не выдержал. Пятеро почтенных флорентийских граждан посетили Савонаролу в его убогой монастырской келье и намекнули, что его проповеди – как-то не совсем комильфо. В ответ Савонарола отрезал: «Пусть он (Лоренцо) знает: я здесь пришелец, а он хозяин города, но я останусь, а он уйдет».

Намек был тонок, как корабельный канат. Лоренцо и сам знал, что дни его сочтены: болезнь прогрессировала, и он уже с трудом мог встать с постели. Но все-таки он еще раз попробовал уладить дело миром. Савонаролу как раз избрали приором Сан-Марко, и по традиции новоиспеченный приор должен был явиться в палаццо Медичи – со времен Козимо Старого Медичи были главными покровителями монастыря. Естественно, Савонарола никуда не явился (впрочем, на это Лоренцо и не рассчитывал), поэтому Великолепный самолично отправился на обедню в Сан-Марко.

Обедня закончилась, но новый приор и не подумал изъявить Лоренцо свое почтение. Лоренцо некоторое время прождал в церкви, затем в монастырском дворике, но Савонарола так к нему и не вышел. Даже деньги, принесенные Лоренцо в качестве традиционного пожертвования монастырю, взять отказался, велев раздать их нищим. Лоренцо вышел из положения, с улыбкой заметив своей свите, что новый приор – очень толковый мужик, раз отправляет благотворительные средства сразу по прямому назначению, без всяких монастырских проволочек.

Толковый мужик тем временем продолжал свою подрывную деятельность. В одной из воскресных проповедей он провозгласил, что ему было видение: скоро Лоренцо Медичи, папа Иннокентий и неаполитанский король Ферранте покинут этот мир.

Пророчество было из разряда «спасибо, кэп»: из папы и Ферранте уже давно песок сыпался, а о состоянии здоровья Лоренцо в городе не сплетничали разве что новорожденные младенцы, – но общественный резонанс вышел что надо.

Тут еще, как на грех, словно из рога изобилия посыпались всякие знамения: то вой волков вдруг начнет слышаться не пойми откуда, то какая-то истеричка в Санта-Мария-Новелла принимается блажить, что, мол, чудовищный бык с огненными рогами поджег город. Львы, жившие в клетке на виа деи Леони, – символ Флоренции и гордость всех горожан – ни с того ни с сего передрались и загрызли друг друга насмерть, а в небесах появилась комета, которая проплыла по небу и якобы остановилась прямо над виллой Карреджи, куда отвезли больного Лоренцо.

В довершении всего в новый фонарь, установленный на куполе собора Санта-Мария-дель-Фьоре, ударила молния и вышибла из купола несколько камней. Есть байка, что Лоренцо, узнав об этом, спросил, на какую сторону собора упали камни. Ему ответили, что на северо-западную. «Это та сторона, на которую выходит мой дом, – сказал Лоренцо. – Значит, я скоро умру».

То, что конец уже близок, к сожалению, было ясно и без всяких камней. Врач Лоренцо Пьеро Леони вместе с коллегой, присланным герцогом Сфорца из Милана, перепробовали все, включая модные тогда пилюли из толченых жемчужин – но все было без толку. На виллу Карреджи начали съезжаться родственники и друзья. Из Венеции спешно прискакали Пико и Полициано, бросившие корректуру своих книжек, которые они как раз собирались сдать Мануцию в печать. Приехал и верный друг Марсилио Фичино (кстати, именно он якобы увидел комету – или «звезду» - над виллой Карреджи) – за свою жизнь он успел похоронить Козимо Старого, его сына Пьеро Подагрика и вот теперь прибыл попрощаться с Лоренцо, которому было всего сорок два года.

Впрочем, еще до своего отъезда в Карреджи, Лоренцо успел пережить последний в своей жизни триумф. Папа Иннокентий наконец-то во всеуслышание объявил его сына Джованни кардиналом. Джованни, проходивший тогда курс богословия в Пизе, вернулся во Флоренцию и торжественно проехал по городским улицам под восторженные вопли толпы. Горожане ликовали: это был первый раз за хрен его знает сколько лет, когда кардиналом стал флорентиец, так что Джованни с Лоренцо в эти дни были воистину народными героями. В палаццо Медичи было устроено сногсшибательное торжество, но Лоренцо уже в нем не участвовал. Он, так любивший праздники, был вынужден, лежа на носилках, наблюдать за веселящимися гостями из окна, к которому его поднесли, – да и то недолго. Сил бороться с болезнью у него уже не было.

За несколько дней до смерти Лоренцо спросил у своей любимой сестры Наннины, есть ли для него какая-нибудь надежда. «Брат, вы всегда были мужественным человеком, и уйти из жизни вам подобает отважно и благочестиво», – ответила Наннина. Лоренцо все понял, призвал к себе своего старшего сына Пьеро, ввел его в курс всех политических раскладов (потом, правда, оказалось, что не в коня корм, но Лоренцо, слава богу, об этом уже не узнает), а затем попросил привезти к нему в Карреджи Савонаролу.

Зачем ему понадобилась эта последняя встреча с пламенным ебанатом проповедником – одному богу известно. Может быть, Лоренцо решил еще раз попробовать с ним договориться, чтобы не оставлять Пьеро в наследство «висяк» такого масштаба. А может, и в самом деле желал получить прощение грехов от человека безупречно праведной жизни – в конце концов, таких экземпляров во Флоренции было немного и выбирать особо было не из кого, а качество отпущения грехов заботило умирающего Лоренцо ничуть не меньше, чем любого его современника.

Насчет подробностей визита Савонаролы к Лоренцо есть две версии. Первая (авторства то ли самого Савонаролы, то ли кого-то из его сторонников): Савонарола согласился отпустить Великолепному грехи, если он а) исповедает веру в Бога, б) вернет все неправедно нажитое имущество, в) возвратит свободу Флоренции. Первое требование Лоренцо якобы выполнил без вопросов, но уже после второго отвернулся к стене и замолчал. В итоге Савонарола плюнул и ушел, а Лоренцо так и умер непрощенным грешником.

По другой версии (авторства Полициано, который присутствовал при этой последней исповеди), никаких ультиматумов Савонарола не выдвигал, а просто напутствовал Лоренцо стандартным порядком: храните веру, покайтесь в совершенных грехах, без страха предстаньте перед лицом смерти и т.д., и т.п., – после чего прочел отходную и отпустил умирающему грехи, не кобенясь и не выеживаясь.

Сложно сказать, кому тут можно верить, ибо оба источника – лица заинтересованные. Хотя, в общем-то, версия Полициано больше походит на правду: если бы Савонарола действительно оставил Лоренцо умирать без покаяния, то на завтра об этом уже знала бы вся Флоренция. А между тем Савонарола вроде как озвучил свою версию гораздо позже – причем при таких обстоятельствах

спойлер

, когда сторонники Медичи уже никак не могли ему помешать.

Короче, дело ясное, что дело темное. Через несколько дней, 9 апреля 1492 года Лоренцо Великолепный скончался. Его похоронили в капелле Медичи, рядом с его любимым братом Джулиано. Проживи Лоренцо еще хотя бы год, до него успели бы дойти вести о том, что генуэзец Колумб открыл «новый путь в Индию», а проживи еще лет пять – и Флоренция не оказалась бы в том положении, в котором она оказалась… но это уже дебри альтернативной истории. А в истории реальной, к сожалению, все закончилось так, как закончилось.

Старый король Ферранте, доживавший свои последние дни в Неаполе, узнав о смерти Лоренцо, мрачно изрек: «Для себя самого он прожил достаточно, но для блага Италии слишком мало. Дай Бог, чтобы никто не воспользовался его смертью и не стал строить козни, на которые не дерзал при его жизни».

Опасения старого психопата разделяли многие: кто-то любил Лоренцо, кто-то люто ненавидел, но всем было ясно, что вместе с ним уходит целая эпоха. Самая яркая звезда рода Медичи закатилась. Золотой век Флоренции прошел – наступали тяжелые времена.

Продолжение следует…

@темы: Медичи

---

Праздник к нам идет

Завтра Генделю стукнуло бы 333 года. :-))

По этому поводу на medici.tv:

Friday, February 23, 2018 7:30 PM



CONCERT
Robert King conducts a recreation of King George II’s coronation ceremony
With The King's Consort

In a splendid concert in Versailles' Royal Chapel, Robert King and the King's Consort take us on a musical journey back to 1727 for the coronation of George II of England! The musicians present a recreation of the event's original musical program, with highlights including all four of Handel's most celebrated coronation anthems—some of the most beautiful ceremonial works ever written for an English coronation!

@темы: Гендель, Handel

---

Попугай наверху грызет Нойшванштайн.

Я иногда думаю: так, наверное, и должна выглядеть атака дракона на замок - стенку снес, кусок башни отгрыз, теперь пирует на руинах...

---

Раз уж рабочая неделя закончилась (дай-то добрый боженька), поспамлю я краковскими лошадками. Таких холеных и изукрашенных я даже в Вене не видела. :-))

@темы: Краков

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Встретили в краковском Арсенале знакомого:


Это, граждане, (трепещите!) семнадцативечная мазня перерисовка портрета Джулиано Медичи. Ага, того самого портрета, который посмертный и который Боттичелли рисовал аж в трех версиях.


Арсенал, надо сказать, нас вообще здорово повеселил. Там сейчас экспонируется практически все собрание князей Чарторыйских минус "Дама с горностаем", за которой надо ехать в Национальный музей (кстати, о "Даме": в оригинале "Дама" ожидаемо оказалась совершенно сногсшибательной и абсолютно на свои репродукции не похожей).

Все остальное княжеское собрание представляет собой феерическое "шопопало", которое Адам Чарторыйский вместе с маменькой скупал по всем европам за большие деньги. Есть немножко мозаик из Остии, есть пара этрусских нагробий (довольно средненьких, впрочем), есть египетские саркофаги, рембрандтовский "Пейзаж с добрым самаритянином", еще пара-тройка хороших голландцев-фламандцев, польские художники семнадцатого-восемнадцатого века (малевавшие на манер наших крепостных живописцев) и несметное количество третьесортных ренессансных и постренессансных итальянцев. Под итальянцами красуются подписи на манер "из круга учеников-двоечников Ботичелли/Гвидо Рени/и т.д.", и я сильно подозреваю, что при жизни Боттичелли и Гвидо Рени сношали этих учеников шваброй в задницу за неуспеваемость.

А еще есть (ей-ей, не вру!) пресс-папье с прахом Петрарки и Лауры, чашечка с прахом Сида и Химены, аналогичные сувенирчики с прахом Элоизы и Абеляра и камушками с могилы Ромео и Джульетты, всамделишный стул Шекспира, еще один стул Шекспира (мемориальный вариант) и стул Руссо. Здорово не хватает черепа Вольтера в детстве.. Если не ошибаюсь, это вклад матушки Адама, Изабеллы Чарторыйской, и, по всей видимости, на бедной пани Изабелле успели нажиться все антиквариатные жулики Европы.













Хорошая эллинистическая живопись:



Шкафчик с интересными интарсиями (внезапно - из Словакии):









Мастер женских полуфигур, "Мария Магдалина, пишущая письмо":





А вообще же, раз уж речь зашла о музеях, то лучшая художественная галерея в Кракове - это музей религиозного искусства во дворце епископа Циолека, мамой клянусь! Там есть любимец народов Файт Штосс и такие анонимные пятнадцативечные поляки, что Босх с Брейгелями обзавидуются. Короче, горячо рекомендую!

@темы: Медичи, Краков

---

С наступающим!

Всем краковских елочек, драконов и глинтвейну!







Про дракона: это популярнейшая краковская байка, широко используемая в туристических и нетуристических целях. При царе Горохе короле Краке в пещере под Вавельским холмом поселился дракон-вымогатель. Звали его незатейливо - Смок (то бишь, "дракон" по-польски) - и вымогал он у местных жителей по корове в неделю, а если корову не давали, предсказуемо принимался питаться хомо сапиенсами.

В конце концов некий умник (то ли местный сапожник, то ли сыновья короля Крака, то ли лично его королевское величество - версии разнятся) додумался начинить коровью тушу серой и скормить ее наглой скотине. После чего Смок то ли сдетонировал и взорвался, то ли, по другой версии, от жажды выхлебал половину реки Вислы и лопнул. Зато теперь весь Краков забит его сувенирными инкарнациями, причем такими милыми, что, глядя на них, прямо диву даешься: и нафига горожанам в свое время понадобилось избавляться от такой очаровательной зверушки, хрен с ними, с коровами?

Короче, всем счастья, здоровья и всяческих новогодних удовольствий! Чтобы у вас было все и ничего вам за это не было! :-)))

@темы: Краков

---

Черт, краковские вертепчики меня покорили. :-) В своем роде, это даже круче, чем неаполитанские презепьо.

Самый красивый, конечно, у францисканцев, но его еще снять нормально нужно. Пусть пока будет "типовой', из нотного магазина:

@темы: Краков

---

Почти традиционное: если ты и твое войско здоровы...

Тиб. Кл. Нарцисс и М. Ант. Паллант снова получили от императора отпуск и вскорости направятся в землю лугиев осматривать гробницы варварских королей и прочие mirabilia.

Тиб. Кл. Нарцисс все еще кашляет, но, слава Эскулапу, уже не как чахоточный. :-))

Всем счастливых январских календ!

Mozart - La clemenza di Tito - Che del ciel, che degli dei from Kurufin Crafty on Vimeo.

---

А моя-то бестолочь драгоценная не то что петь - даже говорить по-человечески не желает. (( Только гладиться требует.