А теперь – кульминация!
Вы еще не забыли вундеркинда Лоренцо, с юных лет гонявшего по дипломатическим поручениям и заодно спасшего от засады кортеж с хворым Пьеро Подагриком?
Прирожденный политик, гениальный пиарщик и дипломат, великий меценат и выдающийся поэт – это действительно самый яркий (и самый известный) представитель старшей ветви Медичи. И хотя эта самая ветвь и без того на засилье посредственностей в своих рядах не жаловалась, Лоренцо Великолепный умудрился воссиять даже на фоне своего дедушки Козимо – что, как вы понимаете, уже само по себе было немалым достижением.
История была к нему благосклонна. Даже его младший современник, флорентийский историк Франческо Гвиччардини, который постфактум напихает Великолепному в панамку за то, что он: а) возвышал всяких простолюдинов
(что, по мнению Гвиччардини, было не айс), б) и вообще был тиран и угнетатель, напишет:
«Хотя при нем город и не был свободен, однако невозможно было иметь тирана лучше и приятнее (un tiranno migliore e piú piacevole)».
С прозвищем Лоренцо тоже повезло. Обычно льстивые погоняла, дающиеся правителям при жизни, после их смерти мутируют в что-нибудь куда более критическое: был, скажем, Педро Справедливый – стал Педро Жестокий, был Карл Возлюбленный – стал Карл Безумный. А вот Лоренцо как был при жизни il Magnifico, то есть Великолепный – так Великолепным и остался.
Он родился 1 января 1449 года – или, если по флорентийскому счету, 1448, поскольку во Флоренции начало года отсчитывалось с Благовещения, то бишь с 25 марта. Родители, а также дедушка с бабушкой ликовали до безумия – наконец-то после двух дочерей (или трех, если считать незаконнорожденную Марию) у Пьеро Подагрика родился сын!
Крестины новорожденного наследничка отложили на неделю – специально, чтобы дотянуть до Богоявления, одного из самых любимых флорентийцами праздников, когда по улицам шествуют ряженые волхвы в компании доброй ведьмы Бефаны, которая тащит на спине мешок со сладостями для детей. Впрочем, бог с ней, с фольклорной ведьмой – посыл, транслируемый семейством Медичи, был ясен: внемлите, добрые горожане, у нас родился ребенок-подарок! Так сказать, практически дар божий, ничуть не менее ценный, чем те дары, которые привезли с собой из дальних стран i Re Magi – «короли-волхвы».
Крестины проходили в церкви Сан-Лоренцо, и в качестве крестных выступили уже знакомый нам одноглазый кондотьер (и, по совместительству, князь Урбино) Федерико да Монтефельтро и старый друг дедушки Козимо, архиепископ Флоренции Антонино Пьероцци, будущий святой Антонин Флорентийский
(про крестных женского пола история почему-то умалчивает). А после крестин дедушка Козимо на правах главы семьи Медичи закатил пир на весь мир – с изысканным банкетом для вип-персон и раздачей всякого съедобного и несъедобного добра флорентийскому пролетариату.
Двое крестных – святой и князь-наемник:По прошествии нескольких лет выяснилось, что восторги семейства были вполне оправданными: пацанчик у Лукреции и Пьеро получился на редкость смышленый, бойкий и обаятельный. Правда, внешность малость подкачала: довольно рослый, но неуклюжий, челюсть ящиком, рот до ушей (через полвека Макиавелли, описывая кого-то особо большеротого, скажет: «Рот, как у Лоренцо Медичи»), глаза близорукие, с тяжелыми веками, а нос выгнут словно утиный клюв. Из-за дефекта носовой перегородки, унаследованного от мамы Лукреции, Лоренцо не различал запахов, и голос у него, по воспоминаниям современников, всю жизнь был неприятный – резкий, хриплый и гнусавый.
Кто другой на его месте, пожалуй, заработал бы себе кучу комплексов – особенно если учесть, что рядышком уже подрастал младший братик Джулиано, который как раз был красавчик хоть куда. Но с Лоренцо этот номер не прошел: то ли натура была такая счастливая, то ли просто воспитывали правильно. Так или иначе, Лоренцо вырос в твердом убеждении, что он вполне себе хорош, любим и тэдэ, и тэпэ, ну а что внешность немного корявенькая – так это фигня.
читать дальшеКстати, о любви. Вот эти все идеи насчет того, что родительская любовь к детям – это едва ли не современный конструкт, а в прежние века на ребенка всем было насрать, пока не вырастет, – сущая херь сильное преувеличение. Нет, конечно, были в тогдашней Флоренции и родители-уроды, воспринимавшие собственных детей как бесправных холопов, и моралисты вроде поэта Пуччи, рекомендовавшего почаще лупить потомство кнутом и кожаным ремнем, а с пятнадцати лет еще и палкой, – но такого говна и в наше время, к сожалению, завались. Большинство же флорентийцев были совершенно нормальными родителями: детей своих любили, заботились не только о воспитании-обучении, но и о игрушках и прочих детских радостях, и даже не брезговали, к вящему восторгу своих отпрысков, иногда с ними в эти самые игрушки поиграть.
Вот и Лоренцо тоже любили. Его любил папа Пьеро, его любила мама Лукреция, его обожали старшие сестры и младший братик, а уж дедушка Козимо в любимом внуке вообще души не чаял. У Гирландайо есть такая замечательная картина, «Старик с внуком» называется – изображены на ней, конечно, не Козимо с Лоренцо, но вот где-то так их отношения и выглядели:
Предваряя вопросы: у дедушки на портрете ринофима – патологическое разрастание кожи носа. От чего такая беда случается – науке до сих пор неизвестно.
Сохранились воспоминания феррарского хрониста Лодовико Карбоне о том, как однажды Козимо принимал послов из Лукки, и прямо в разгар аудиенции в комнату влетел маленький Лоренцо с корыстным вопросом: а не мог бы дедушка вырезать из вот этой вот камышины НАСТОЯЩУЮ ДУДОЧКУ??? Не вопрос, дедушка мог. Дедушка взял камышину, взял ножик и, прервав переговоры, принялся вырезать дудочку. А потом, когда довольный Лоренцо ускакал со своей дудкой, Козимо выдал офигевшим послам, что этажирибенак следующую сентенцию: «Разве вы сами не отцы, не деды? Вам еще повезло, что мальчик не попросил меня поиграть на своей новой флейте. Иначе я бы наверняка повиновался».
История эта, конечно, не делает особой чести Козимо в смысле дипломатического этикета (разве что он, воспользовавшись случаем, решил таким хитрым манером взять паузу в переговорах), но, в общем, весьма показательна. Наверное, при таком воспитании из Лоренцо запросто могло бы вырасти очередное «мневседолжны», но, к счастью, дедушка умел не только баловать. С пятилетнего возраста бойкого мальчика запрягли в учебу, приставив к нему известного латиниста Джентиле Бекки (впоследствии благодарный ученик сделает его епископом Ареццо), а также припахали к представительским функциям. В 1454 году пятилетний Лоренцо, разодетый в пух и прах по последней французской моде, встречал во главе шикарной свиты приехавшего во Флоренцию Иоанна Анжуйского, сына короля Рене.
В девять лет к юному вундеркинду приставили еще одного учителя – известного гуманиста Кристофоро Ландино, ну и заодно отправили слушать лекции по греческому языку и философии, которые читал во Флорентийском университете приглашенный византийский специалист Иоанн Аргиропул. Те же лекции, но в более домашнем формате, юные Медичи регулярно слушали на дедушкиных посиделках в Карреджо (здравствуй, Платоновская академия!), которые, кроме вышеперечисленных товарищей, посещал весь интеллектуальный цвет Флоренции, включая великого Марсилио Фичино.
Фичино, Ландино, Анджело Полициано (поэт и близкий друг Лоренцо) и Димитрий Халкондил:
Одновременно Лоренцо продолжали натаскивать и, так сказать, на дипломатическом поприще. Когда ему исполнилось десять, а его младшему брату Джулиано шесть, во Флоренцию приехали с визитом папа Пий II и наследник миланского престола Галеаццо Мария Сфорца. На обоих малолетних Медичи возложили ответственное задание: зачитать стишок для Деда Мороза торжественные приветствия во время визита высоких особ в палаццо Козимо, а Лоренцо еще и зафрахтовали потом участвовать в приеме Галеаццо на вилле Карреджи. Там старший внучек Козимо на пару со своим дядей Джованни (которого тогда еще не разбил инфаркт) в знак особого почтения прислуживали миланскому гостю за обедом, не садясь за стол.
Папа Пий II и Галеаццо Мария:
Но главный бенефис младших Медичи состоялся через неделю, когда во Флоренции затеяли торжественный парад в честь папы Пия и Галеаццо. Лоренцо, верхом на белом коне, одетый в костюм из белой парчи, расшитой золотом, возглавлял кавалькаду из двенадцати всадников, а за ними ехала другая кавалькада – под предводительством шестилетки Джулиано, тоже, естественно, расфуфыренного и увешанного драгоценностями как новогодняя елка.
Позже Гоццоли изобразит всю эту процессию, включая белопарчевого Лоренцо, на знаменитой фреске в Капелле Волхвов. Правда, из-за чрезмерной идеализации от портретного сходства не останется практически ни хрена:
Впрочем, есть мнение, что на этой фреске Лоренцо изображен дважды: в виде вот этого вот волхва Гаспара, возглавляющего процессию, - и просто в толпе, во втором ряду после Пьеро, Карло и Козимо. Во всяком случае, во втором варианте своеобразный прикус и фирменный нос мамы Лукреции налицо (извините за плохой каламбур):
Для сравнения – взрослый Лоренцо:
У Вероккьо:
У Леонардо:
У Гирландайо (Лоренцо машет ручкой своему приятелю Анджело Полициано, который ведет троих его сыновей – Джулиано, Пьеро и Джованни Медичи, будущего папу Льва X):
Ну и немного посмертных портретов, которые по какой-то непонятной причине в народе куда популярнее, чем прижизненные:
Бронзино (рисовался, похоже, с бюста Вероккьо):
Вазари:
Фьямминго:
А вот с популярной «семейной фотографией» Медичи – боттичеллиевским «Поклонением волхвов» Лоренцо не повезло. При том что на «Поклонении» очень четко опознаются Козимо и Пьеро Подагрик, достоверно изобразить своего дорогого друга и собутыльника Боттичелли почему-то не пожелал. Хотя Лоренцо, без сомнения, там есть – например, традиционно считается, что вот это именно он:
Хотя с тем же успехом, если не с большим, это может быть товарищ, стоящий непосредственно за Козимо:
Однако вернемся к политике. Любимый дедушка Козимо умер, когда Лоренцо исполнилось пятнадцать. Детство, считай, закончилось: надо было помогать отцу. Прикованный к постели Пьеро Подагрик, хорошо понимая, что долго не протянет, плотно припряг Лоренцо к дипломатической работе – пусть, мол, сынок привыкает.
Первым поручением был официальный визит в Милан, где герцог Галеаццо как раз выдавал свою дочку Ипполиту Марию замуж за сына неаполитанского короля Ферранте. На дорожку папа Пьеро выдал своему дипломату-тинейджеру следующую инструкцию: «Веди себя достойно и бдительно. Будь мужчиной, а не мальчиком. Выказывай здравый смысл, трудолюбие, поступай по-мужски, так чтобы впредь ты мог выполнять более важные поручения».
Тинейджер оправдал ожидания целиком и полностью. Как мы помним, через два года он уже будет абсолютно самостоятельно мотаться с дипломатическими миссиями по всей Италии – в частности, выцыганит у папы римского монополию на квасцы, а также наладит от имени Пьеро мир-дружбу-жвачку между Флоренцией и Неаполитанским королевством.
Впрочем, не дипломатией единой. Несмотря на столь плотную занятость, у Лоренцо оставалось достаточно свободного времени, чтобы проводить его в свое удовольствие. Надо сказать, что по складу характера наш вундеркинд был далеко не «ботаник»: он обожал танцы, молодежные пирушки, охоту, конные и пешие состязания и вообще всякий спорт. Девушек он тоже любил – и девушки отвечали ему полной взаимностью: хоть Лоренцо был далеко не Ален Делон, зато харизма у него была совершенно бронебойная, так что, как хором утверждают Макиавелли с Гвиччардини, имел он едва ли не все, что движется.
А еще он писал стихи – как и его матушка Лукреция. Поначалу, конечно, это было чистой воды подражательство старшим товарищам, в основном, Петрарке: прекрасные донны, венеры-купидоны, пастухи-пастушки, рыцари-шмыцари – короче, все как у любого начинающего стихоплета.
Но со временем эта слащавая фигня Лоренцо надоела, и в возрасте 19 лет он вдруг взял и написал поэму про пастуха – не про пасторально-куртуазного, а про обычного нормального пастуха, который живет в тосканской деревне Барберино, пасет коров и ухаживает за деревенской «мисс мира» по имени Ненча (это тосканский диминутив от Лоренцы, причем не городской, а именно такой кондово-колхозныйдеревенский).
Красавица, правда, к пастуху не очень благосклонна, но пастух не сдается: слагает к ее ногам богатые дары – белила, брошки и булавки, «что за кваттрино взял в базарной лавке», а также лепешки, виноградное сусло и прочую изысканную жрачку. Ну и, как положено лирическому герою, воспевает свою возлюбленную… короче, как может, так и воспевает: Ненча у него «приземиста, упитанна, дородна», «задорна, бойка, так бы ущипнуть!» (в общем, кровь с молоком девка), и, вообще, она «самой муки белее» и «прекрасней, чем сам Папа».
Это, конечно, стеб и пародия на все штампы итальянской любовной лирики сразу – но стеб очень добрый. При том, что чувство юмора у Лоренцо обычно склонялось ближе к гиенингу, чем наоборот, этот незадачливый пастух описан так симпатично, что читая про его френдзонные страдания, хоть и ржешь совершенно неприличным образом, но и сочувствуешь от всей души.
«Ненча из Барберино» сохранилась в нескольких вариантах – частично исправленных (с выкинутым +18), частично досочиненных кем-то другим, потому как автор так и не удосужился ее дописать. Это у Лоренцо вообще была болезнь: за всю жизнь практически ни одно свое крупное произведение он не закончил – то ли времени не хватало, то ли просто не считал свое стихоплетство чем-то настолько серьезным. А зря: «Ненча» сразу же возымела такой успех, что была растащена на цитаты и породила целый шквал подражаний (подражания, правда, до оригинала не дотягивали, и помнят их теперь только литературоведы). Ну и заодно навечно прописалась во всех учебниках итальянской литературы: итальянская школота до сих пор зубрит ее в старших классах. :-)
Где-то годом позже Лоренцо начнет писать еще одну пародийную поэму – «Пир, или Пьяницы». Как и «Ненча», она предназначалась не столько для широкой публики, сколько на «поржать» в узком дружеском кругу. Собственно, это стеб над «Божественной комедией» и петраркинским «Пиром» одновременно: поэма представляет собой перечень флорентийских алкоголиков.
Сюжет у «Пьяниц» следующий: лирический герой, возвращаясь с загородной виллы во Флоренцию, встречает у городских ворот огромную толпу, которая прет куда-то за город. Завидев в толпе своего знакомца по имени Бартолино, герой выдергивает его и требует объяснений. Бартолино сообщает: это флорентийские любители выпить спешат к мосту Рифреди в кабак некоего Джанесси, – а потом, аки Вергилий, рассказывает о каждом алконавте, живописуя его конкретные подвиги на нелегкой ниве пития.
Перечень довольно длинный, и тут Лоренцо не пощадил ни своих, ни чужих: тут вам и господин Ачинуццо (то есть «Виноградная косточка» - это наш старый знакомый, великий гуманист Марсилио Фичино), и «в незакатной славе Боттичелл… жадный, ненасытный Боттичелли, пред ним и муха будет не у дел», хотя здесь не совсем понятно, кто именно из Боттичелли имеется в виду: то ли живописец Сандро, то ли его старший брат Джованни, который, собственно, первым заработал прозвище botticello («бочоночек»), вроде бы как раз за свои неумеренные аппетиты.
И все это излагается такими шикарными дантовскими терцинами, что хоть стой, хоть падай.
Тут следом шедшего узнал я вмиг.
Как прочие, он также шел в угаре,
А пил обыкновенно за двоих,
С власами редкими и склонный к сваре.
«О Грасселино, – речь была моя, —
Ты честь и слава дома Адимари,
Что, в путь пустился ради пития?»
И он мне: «Не дивись, что будто крылья
В пути столь долгом обретаю я.
Проделал бы легко и сотню миль я
Такого ради, не почтя за труд».
Смолк и помчал, удвоивши усилья.
(Тут, к сожалению, упущена игра слов: в оригинале Грасселино «пустился в путь» ради «божественной любви», amor divino – а если поставить пробел в нужном месте, получится amor di vino, «любовь к вину»).
Потом Бартолино сменяет в роли экскурсовода некий сер Настаджо (в реале – Настаджо Веспуччи; между прочим, отец знаменитого Америго Веспуччи), и перечень флорентийских алкашей продолжается:
«Вот поп Арлотто, всуе же грешно
То имя поминать, ведь всякий знает
(Он мокрый, как ведро!), не мудрено.
На Таинстве колен не преклоняет,
Коль в чаше хилое вино на вкус,
Ведь Бог в таком, он мнит, не пребывает.
Как встарь против природы Иисус
Священным чудом задержал светило,
Так с другом он, приняв изрядный груз,
Вдруг ночь остановил, что тьму сгустила
(Ты б только видел!), новый день смешав
Со следующей ночью. Вот так сила!
На первый день они открыли шкаф,
Сочтя его окном, затем в постели
Легли опять, лишь темень увидав.
Господь изволил, дабы не храпели,
И дома показал им свет дневной,
А то б валялись как без духа в теле.
На третий день воскресли, на второй
Будил их свет, однако же напрасно,
На третий день умчался сон хмельной».
Я так понимаю, это какой-то реальный случай – или же, по крайней мере, реально ходившая по Флоренции байка (город-то территориально небольшой: на одном конце остограмишься, а на другом уже рассказывают, как ты три дня шкаф вместо окна открываешь).
К сожалению, «Пир» Лоренцо тоже не закончил, прервавшись на самом интересном месте – когда толпа страждущих наконец-то достигла кабака Джанесси. Впрочем, свободного времени у автора становилось все меньше – пришла пора жениться.
Если до этого все Медичи женились исключительно в своем кругу – то есть, на дочках из добропорядочных флорентийских семейств, то в случае с Лоренцо папа Пьеро решил, что пора выходить на международный уровень. Невесту для Лоренцо подобрали в Риме: Клариче Орсини была отпрыском бандитского аристократического римского рода, имевшего претензию считать, что происходят они чуть ли не напрямую от Юлиев-Клавдиев.
Клариче была Орсини сразу с обеих сторон: папа у нее был Якопо Орсини, синьор Монтеротондо, а мама, Маддалена Орсини, сестра кардинала Латино Орсини, приходилась папе кузиной в какой-то не очень дальней степени родства.
Первое знакомство будущих супругов, кажется, состоялось в Риме, куда Лоренцо приехал якобы поучиться банковскому делу у своего дядюшки Торнабуони, управляющего римским филиалом банка Медичи, а на самом деле – выбивать из папы Павла монополию на квасцы. Кстати, эти прогулянная производственная практика потом отольется Лоренцо серьезными неприятностями – он и так-то по натуре своей был не банкир, а уж недостаток соответствующего образования и вовсе усугубил положение, однако об этом мы потом еще поговорим.
И если дипломатические переговоры с папой Лоренцо поручалось вести совершенно самостоятельно, то женитьба, по мнению семейства Медичи, все-таки требовала более серьезного подхода. В качестве эксперта в Рим немедленно выехала мама Лукреция – по официальной версии, навестить своего любимого брата Джованни (давно не виделись!), а де-факто – оценить, насколько Клариче подходит им с Пьеро в качестве будущей невестки.
Из Рима Лукреция настрочила мужу следующий отчет:
«В четверг утром по пути в церковь Святого Петра я встретила мадонну Маддалену Орсини, сестру кардинала, с дочерью лет 15 или 16. Она была одета по римской моде, с вуалью, под которой она мне показалась очень красивой, белокурой и статной, но поскольку девушка была практически полностью закутана, больше ничего мне разглядеть не удалось…»
Чуть позже отчет был дополнен:
«Как я и говорила, девушка статная и светловолосая, с приятными манерами – конечно, не такими изысканными, как у наших дочерей, но она очень скромна и выглядит способной быстро перенять наши обычаи. Она не блондинка, потому что блондинок тут нет, волосы у нее скорее рыжеватые… Грудь ее я рассмотреть не могла, потому что здесь принято плотно затягиваться, но мне кажется, сложена она хорошо. Голову она держит не прямо, как наши дочери, а немного наклонив вперед – как мне кажется, от застенчивости… Короче говоря, мы думаем, что девушка она неординарная, хотя, конечно, ее не сравнить с Марией, Лукрецией и Бьянкой. Лоренцо тоже ее видел, а насколько она ему понравилась, можешь спросить его сам».
От этих сравнений со своими кровиночками, конечно, попахивает материнским снобизмом, но, в общем-то, Лукреция не сильно погрешила против истины. В ту эпоху Рим, несмотря на все свое былое величие, в культурном плане представлял собой отсталый урюпинск, так что по сравнению с бойкими и светскими дочками Медичи наследница гордых, но малограмотных римских аристократов выглядела тем, кем и была – невестой из провинциальной перди.
Клариче Медичи (предположительно):
Лоренцо к помолвке с Клариче отнесся философски: типа, раз надо, значит, надо, – и, закончив дела с папской канцелярией, умотал домой, во Флоренцию. Зимой 1469 года молодоженов обвенчали по доверенности, но Клариче пока еще оставалась в Риме. А Лоренцо во Флоренции отжигал вовсю: 1 января этого самого 1469 года ему исполнилось двадцать лет, и Медичи решили отметить это событие со всем причитающимся размахом.
Размах получился настолько размашистый, что празднование пришлось перенести аж на февраль. На площади Санта-Кроче был устроен реконфест рыцарский турнир, на котором Лоренцо выступал в костюме, изобильно украшенном жемчугами, алмазами и прочими побрякушками, верхом на белом скакуне каких-то особо породистых кровей, присланном в подарок неаполитанским королем Ферранте. Штандарт ему расписывал чуть ли не сам Вероккьо, изобразивший там даму, плетущую лавровый венок, а внизу под дамой красовалась надпись: «Эпоха возвращается».
Флорентийцы все поняли правильно: лавр (lauro) – это сам Лоренцо, дама – это прекрасная донна из его стихов, Лукреция Донати, жена почтенного флорентийского бизнесмена Никколо Ардинго, а слоган про эпоху – намек на возрождение столь любезных сердцу Медичи античных ценностей, а также на то, что этот праздничек будет далеко не последним. Так оно впоследствии и оказалось.
Участники турнира – сплошь золотая молодежь, в большинстве своем, друзья-приятели Лоренцо – тоже нарядились как на выставку. Правда, переплюнуть Лоренцо и его младшего брата Джулиано не удалось никому – да, впрочем, кажется, никто и не стремился (в конце концов, это было бы просто неприлично – ведь и ежу понятно, кто тут главный герой дня, правда?).
С главным призом вышло то же самое – получил его, естественно, именинник, который потом с подобающей долей скромности писал: «Мне дали первый приз, при том что оружием я владею не слишком хорошо и не особенно ловко отражаю удары соперника». Тут Лоренцо сказал чистую правду: хотя он был, в общем-то, неплохим поединщиком, но фамильная близорукость давала о себе знать – вдаль Лоренцо видел довольно хреново, что не могло не сказываться на результате. Так что, не будь он устроителем турнира, скорее всего, фиг бы ему был, а не первенство.
Зато вот как раз в роли устроителя Лоренцо показал себя во всей красе (теоретически организатором празднества считался Пьеро Подагрик, но поскольку Пьеро с постели не вставал, имениннику пришлось заниматься всем самому). Помимо своих прочих дарований наш герой был еще и прирожденным режиссером, причем талант этот с одинаковым успехом проявлялся как в большой политике, так и во всякой чепухе типа организации массовых зрелищ.
Хотя, с точки зрения Медичи (и в первую очередь, самого Лоренцо), все эти публичные праздники были как раз совсем не чепухой. Лоренцо, с детства участвовавший в торжествах, устраиваемых дедушкой Козимо, очень рано понял: чтобы народ тебя любил, его надо не только подкармливать, но и развлекать. Это как раз полностью соответствовало его склонностям и способностям. Лоренцо и сам обожал праздники, и зрителей радовать любил, и вообще, какая жалость, что он разминулся во времени с барочной оперой – вот этот весь героико-фентезийный пафос с волшебницами, зачарованными островами и прочими завораживающей театральной мишурой прямо по нему плачет.
Как раз через четыре месяца у Медичи появился повод устроить еще один праздник: до Флоренции наконец-то доехала Клариче Орсини. Новоиспеченная супруга Лоренцо въехала в город на белом коне – на том самом, которого подарил жениху неаполитанский король Ферранте, молодые сыграли свадебку (гражданскую: церковным венчанием их повенчали еще полгода назад) и стали жить-поживать и добра наживать.
Забегая вперед, скажу, что жили они не так уж плохо – насколько это возможно для людей, у которых интересы не пересекаются от слова «вообще». Клариче была дама очень набожная, в умственном плане недалекая, но, в общем и целом, тетка неплохая. Лоренцо, в свою очередь, от нее особой гениальности и не требовал: для умных разговоров у него были друзья и Платоновская академия, для куртуазного поклонения – Лукреция Донати, для веселых потрахушек – симпатичные горожанки и крестьянки (здравствуй, Ненча из Барберино!), ну а Клариче спокойно сидела дома и рожала детей.
К мужниным закидонам она относилась благодушно: ну, положено мужчинам заниматься всякой фигней (и вообще эти флорентийцы все немножко с придурью: то Платоны у них какие-то, то Сократы…), а что до прекрасной дамы Лукреции Донати – так это у этих эстетов просто так принято, ничего личного. (Кстати, насчет Лукреции Клариче была права: трахать прекрасных дам по законам куртуазной любви было не комильфо, для этого крестьянки с горожанками есть; так что вся любофф ограничивалась сонетами, а на сонеты, как и на всю поэзию в мире, Клариче было плевать с высокой колокольни).
От мужа Клариче желала только уважения, соответствующего ее статусу первой леди Флоренции и потомице САМИХ ОРСИНИ (!!!1111), ну и своевременного исполнения супружеского долга. Лоренцо охотно предоставлял ей и первое, и второе. Особенно второе, поскольку за 19 лет супружеской жизни успела наплодить целых десять детишек: Лукрецию, Пьеро (будущего Пьеро Невезучего, дедушку Екатерины Медичи), Маддалену, Джованни (будущего папу Льва X), Луизу, Контессину, Джулиано (будущего герцога Немурского), еще одну Контессину и две пары близнецов.
Близнецы и первая Контессина умерли в младенчестве, Луиза – в возрасте 11 лет, а остальные жили и процветали. Лоренцо своих детишек очень любил и охотно с ними возился: как с легким неодобрением сообщает нам Макиавелли, «он любил… детские забавы более, чем это, казалось бы, подобало такому человеку: его не раз видели участником игр его сыновей и дочерей».
Однако вернемся в 1469 год. Лоренцо всего двадцать лет, никаких детишек у него нет еще и в помине, он просто молодой начинающий политик (правда, уже с хорошим послужным списком). Через полгода после его свадьбы с Клариче умирает папа Пьеро – событие скорбное, но не то чтобы неожиданное: Пьеро давно уже был очень плох.
Пьеро, напоминаю, официально был никем – всего лишь рядовой флорентийский гражданин. Лоренцо тоже был никем: если папа Пьеро хоть гонфалоньером в свое время успел побывать, то у Лоренцо на такие глупости просто не хватило времени – в двадцать лет он оказался фактическим правителем Флоренции, и проходить этот мишурный cursus honorum, завещанный старыми обычаями, было уже некогда.
По факту, «коронация» Лоренцо происходила следующим образом: к нему и его брату Джулиано явилась делегация инициативных флорентийских граждан, принесла свои соболезнования по поводу смерти Пьеро Подагрика, поплакалась на тему «как же мы, бедные, теперь будем без его мудрого руководства» и тут же стала уговаривать Лоренцо «вслед за отцом и дедом взять на себя заботу о городе».
Дабы внести дополнительную ясность, скажем, что возглавлял эту делегацию Томмазо Содерини, старый соратник Пьеро и муж любимой тетки Лоренцо, Дианоры Торнабуони.
Естественно, заботу о городе на себя Лоренцо взял. Впоследствии он описывал это дело так: «Против этого (предложения) восставали все мои юношеские чувства. Опасаясь, что не выдержу бремени власти и сопряженных с ней опасностей, я согласился с очень большой неохотой». Насчет большой неохоты – это, конечно, чистой воды кокетство: Лоренцо с самого детства готовили к роли некоронованного короля, так что бремя власти и все такое прочее отнюдь не было для него какой-то новостью.
Впрочем, альтернативы у Лоренцо все равно не было: вздумай он вдруг отказаться – и его семейство вышибли бы из Флоренции как минимум на следующей же неделе. Уж больно много конкурентов было вокруг (олигархическая республика - это тот еще тазик с пираньями), и только железная рука Козимо, а затем и Пьеро, не давала недоброжелателям сожрать Медичи с потрохами. О чем Лоренцо чистосердечно и написал: «Я сделал это для того, чтобы защитить наших друзей и собственность, ибо плохо приходится тем, кто богат, но не имеет никакого влияния на власть».
Однако декорум был соблюден: в ответ на предложение власти, Лоренцо, по словам Макиавелли, произнес перед делегацией благодарственную речь «с такой вдумчивостью и скромностью, что все могли убедиться, кем он станет впоследствии. Прежде чем разойтись, все присутствующие поклялись, что будут видеть в юных Медичи родных сыновей, а те заявили, что почитают собравшихся здесь старших за отцов. После этого решения Лоренцо и Джулиано стали чтить как первых в государстве, они же во всем руководствовались советами мессера Томмазо (Содерини)».
Про «во всем руководствовались» Макиавелли, конечно, малость приврал: Лоренцо практически сразу дал понять всем окружающим, что последнее слово в любом случае остается за ним. К советам дядюшки Содерини он, конечно, прислушивался, но не более того. Для Флоренции начиналась новая эпоха, которую впоследствии так и назовут – эпоха Лоренцо Великолепного.
Продолжение следует…
_-_Studiolo_di_Federico_da_Montefeltro.jpg#/media/File:Pio_II_Pont_Max_(papa_Pio_II)_-_Studiolo_di_Federico_da_Montefeltro.jpg)
.jpg#/media/File:Galeazzo_Maria_Sforza_by_anonim_(Kunsthistorisches_Museum).jpg)
-
-
08.09.2017 в 02:57Мне интересно, вы же на Лоренцо не остановитесь? Козимо герцог, Екатерина?
-
-
08.09.2017 в 12:30-
-
08.09.2017 в 12:58-
-
08.09.2017 в 14:15-
-
08.09.2017 в 15:09-
-
08.09.2017 в 20:30-
-
08.09.2017 в 22:57-
-
11.09.2017 в 15:10-
-
11.09.2017 в 17:22