Фантазия
(немножко в духе Аверченко, немножко в духе Дюма, немножко в духе Ильфа и Петрова и немножко в духе еще бог знает кого)
(немножко в духе Аверченко, немножко в духе Дюма, немножко в духе Ильфа и Петрова и немножко в духе еще бог знает кого)
«Это произведение Бах написал по заказу кофейного дома Циммермана в Лейпциге, став руководителем Музыкальной коллегии (Collegium Musicum), светского ансамбля в том городе. <…>
В начале XVIII века кофе только начал приобретать популярность среди среднего класса, а посещение кофейных домов было сродни посещению клубов в более поздние времена. Многие немцы с недоверием относились к новому напитку: они предпочитали ему традиционное пиво и вообще плохо воспринимали всё, что не было немецким. Во многих местах продажа кофе облагалась высокими налогами, а в некоторых землях была и вовсе запрещена. Владелец кофейни, заказывая Баху юмористическое произведение о кофе, хотел популяризовать этот напиток».
В начале XVIII века кофе только начал приобретать популярность среди среднего класса, а посещение кофейных домов было сродни посещению клубов в более поздние времена. Многие немцы с недоверием относились к новому напитку: они предпочитали ему традиционное пиво и вообще плохо воспринимали всё, что не было немецким. Во многих местах продажа кофе облагалась высокими налогами, а в некоторых землях была и вовсе запрещена. Владелец кофейни, заказывая Баху юмористическое произведение о кофе, хотел популяризовать этот напиток».
Собственно фантазияЕсли бы ты, наш любезный читатель, мог посетить славный город Лейпциг в 173* году, мы бы обязательно посоветовали тебе заглянуть в кофейный дом Циммермана. Любой прохожий, любая торговка, любой уличный мальчишка на рыночной площади с легкостью указал бы тебе, как найти это почтенное заведение. А если бы прохожий, торговка или мальчишка оказались разговорчивыми, они бы непременно добавили при этом, что кофейня господина Циммермана славится изысканностью обстановки, любезностью официантов и светским обществом, которое собирается здесь каждый вечер отведать пирожных за чашечкой новомодного напитка. И, конечно, ты бы, читатель...
Впрочем, нет! Мы передумали и хотим решительно опровергнуть наш собственный совет. Читатель! Ни за что не соглашайся посещать кофейню господина Циммермана в 173* году! Можешь заглянуть туда в 173^ году, или хотя бы в 173&-м, или даже, на худой конец, в 173%-м - но только не в 173*-м! Потому что именно в этом году кофейный дом на углу рыночной площади переживал далеко не лучшие времена.
Ясным майским утром 173* года достопочтенный господин Циммерман, сидя за мраморным столиком, жаловался на жизнь единственному посетителю своей кофейни. Видит Бог, ему было на что жаловаться: из всех достоинств, которые могли бы описать прохожие, торговки и мальчишки, у некогда процветающего заведения почти ничего не осталось. Изысканность обстановки успела изрядно потускнеть, официанты ходили мрачные, как шварцвальдские разбойники, а из всего избранного общества в кофейне сейчас оставались только сам хозяин и его посетитель - кантор церкви святого Фомы господин Бах, по привычке завернувший сюда на чашечку кофе в перерыве между утренней службой и уроком латыни для хористов.
- Гром бы разразил всех этих умников! - изливал посетителю душу почтенный господин Циммерман. - Придумали, видите ли, что кофе пагубен для здоровья! Да где такое слыхано? Я вас спрашиваю, господин Бах, где такое слыхано?
Видимо, господину Баху по долгу своей службы приходилось слышать и более несуразные вещи, потому что на причитания хозяина он не ответил ни единым словом и ограничился лишь тем, что неопределенно пожал плечами.
Впрочем, господина Циммермана это вполне устроило: молчаливость собеседника его нисколько не смущала, так как сам он был способен говорить не то что за двоих, а, пожалуй, и за десятерых.
- И ведь с тех пор, как все эти дурацкие бредни распространились, от моей кофейни народ шарахается, как будто здесь яд наливают! - продолжал он свою иеремиаду, обращаясь столько же к своему собеседнику, сколько к пустым мраморным столикам, застланным белыми скатертями. - А все проклятые докторишки! Навыдумывают бог весть чего: мол, и мокроту кофе утяжеляет, и лимфоны с флегмонами загрязняет, и этим... как их... фли... фля... флюидам испаряться не дает! А газетчики? Вы читали, какие глупости пишут эти мерзавцы? Ганс, принеси сюда газету!
Мрачный официант немедленно подал требуемое.
- Вот, полюбуйтесь! – господин Циммерман сунул кантору под нос последний номер «Лейпцигского Меркурия». - В Париже некая мадемуазель Пеше-Орижинель разрешилась от бремени двухголовым арапченком – и все, дескать, из-за того, что пила по утрам кофе! А что на другой странице? Нет, вы только взгляните: в Лондоне милорд Бубни угостил чашечкой капучино своего дядю милорда Дубни, после чего милорд Дубни скончался, оставив милорду Бубни в наследство десять тысяч фунтов! Из этого всего делается вывод, что кофе – дьявольский напиток, и я уже слышал, что наш ученый пастор Раззевариус готовит сокрушительную проповедь по этому поводу. Это просто катастрофа!
Господин Бах сочувственно покивал господину Циммерману, явно разделяя его мнение по поводу пастора Раззевариуса, но ничего не сказал.
- И добро бы еще только в газетах было дело! – тоскливо продолжал господин Циммерман. – Так ведь у меня, признаться, и без газет посетителей негусто было. Между нами говоря, господин Бах, народ у нас такой подлец – тонкого обращения не понимает! Ему бы только пивом налиться! Все бегут в пивную к Бухенхаузу – Бухенхауз, мошенник, состязания устраивает: кто больше пива выхлещет, того в книжку специальную запишут, вроде как в книгу рекордов… Мало того, он, подлец, для увеселения публики еще и обезьяну с шарманщиком завел – клиент к нему теперь валом валит!
- Ну так и вы себе заведите, - посоветовал господин Бах, размешивая в чашке сахар. – Обезьяну с шарманщиком. Для увеселения.
- Да как же можно, господин Бах! – от возмущения господин Циммерман даже подпрыгнул на стуле. – У меня ведь интеллигентное заведение! Для избранной публики!.. Ценителей прекрасного!.. У меня вон гравюрки на стенах, живописи всякие – за одни рамы сколько плочено! Все прилично, все пристойно: порядочные люди пирожные кушают, умные разговоры ведут, новостями делятся…
- Газеты читают… - в тон ему добавил господин Бах.
Господин Циммерман невольно бросил взгляд на злополучный номер «Лейпцигского Меркурия» и снова побагровел от негодования. С газетной страницы ему улыбался рисованный портрет мадемуазель Пеше-Орижинель в обнимку с двухголовым младенцем. Младенец был чернее ночи – лейпцигская печатня явно не поскупилась на краску.
- Пропал мой кофейный дом! – с горечью простонал хозяин. – После такого они точно все к Бухенхаузу побегут! Пропал ты, Генрих Юлий Циммерман!..
Внезапно в глазах несчастного кофеторговца блеснула какая-то мысль. Эта мысль, видимо, показалась ему настолько утешительной, что он наконец-то отвел глаза от измятого «Меркурия» и даже временно прекратил стонать. Вместо этого господин Циммерман умильно воззрился на кантора церкви святого Фомы.
- А вот если бы вы, господин Бах, сочинили чего-нибудь такого… этакого… - вкрадчивым голосом начал он.
Господин Бах недоуменно поднял брови.
- Этакого?
- Ну, я имею, в виду, легкого… Развлекательного, вот!
Господин Циммерман откинулся на стул, довольный тем, что наконец-то нашел нужное слово для выражения своей мысли. Однако, взглянув на выражение лица собеседника, он понял, что эта мысль нуждается в дополнительных объяснениях, и поторопился прибавить:
- Про кофе! Что-нибудь такое веселенькое, общедоступное - оперетку какую-нибудь, что ли…
- Оперетку не могу, - серьезно ответил господин Бах. – До появления оперетки, господин Циммерман, у нас с вами еще лет сто впереди. Если не больше. Или вы согласны подождать?
- Нет-нет! – испуганно затряс головой господин Циммерман. – Какое там подождать - я же со дня на день разорюсь! Ну ладно, если не оперетку, то, может, кантатку какую-нибудь?
- Кантатку – можно, - согласился кантор. – Только где мы ее исполнять будем?
- Да вот у меня в кофейне и исполним! Я для вас зальчик расчищу, инструментики куплю… ну, или напрокат возьму, по сходной цене… Вы только сочините, господин Бах, а там уж публика сама в кофейню сбежится! А я, со своей стороны, в долгу перед вами не останусь: пять мешков наилучшего…
- Лучше талерами, - мягко заметил господин Бах. – У меня семеро детей, любезный господин Циммерман. И из всего наилучшего они пока пьют только молоко.
Господин Циммерман припомнил ораву маленьких Бахов, каждое воскресенье оккупировавших кондитерскую в сопровождении вечно беременной госпожи Бах, и глубоко вздохнул, поняв, что мешками отделаться не удастся.
Еще раз вздохнув, он поднял глаза кверху, словно производил в уме некие арифметические расчеты, затем наклонился к кантору и что-то прошептал ему на ухо.
Кантор иронически приподнял бровь.
Господин Циммерман нервно зашевелил пальцами, потом зачем-то оглянулся по сторонам и снова шепнул что-то в канторское ухо.
Лицо господина Баха приняло каменное выражение.
Кофеторговец в немом отчаянии всплеснул руками и испустил такой горький вздох, от которого растрогался бы даже мраморный бюст Мольера, по ошибке купленный компаньоном господина Циммермана, принявшим его за изваяние прадедушки нынешнего маркграфа. Но кантор церкви святого Фомы оставался непреклонен.
Наконец господин Циммерман в третий раз наклонился к канторскому уху и с обреченным видом прошептал нечто такое, что возымело гораздо больший успех: лицо кантора несколько смягчилось, и он утвердительно кивнул в ответ.
- Значит, договорились? – с облегчением выдохнул господин Циммерман.
- Договорились. Теперь о сроках – мне нужно две недели. И половину денег – вперед.
- Это можно, - смиренно согласился кофеторговец, видимо, ожидавший худшего. – Только я вас очень прошу, господин Бах: вы кантатку повеселее сочините, сделайте милость. И попроще: без этих ваших темперированных клавиров и прочих контрапунктов. Клиенту – ему ведь развлекательность нужна!
При этих словах на серьезном лице господина Баха впервые за все время разговора промелькнуло нечто, похожее на улыбку.
- Развлекательность, говорите? – переспросил он. – Ну, хорошо. Будет вам развлекательность.
- Через две недели будет? – с надеждой осведомился господин Циммерман, развязывая шнурки своего кошелька.
- Через две недели, - господин Бах решительно поднялся со стула, взял деньги и, вежливо поклонившись господину Циммерману, направился к дверям.
***
…Вот так на свет появилась знаменитая «Кофейная кантата» - забавная история о бюргере Шлендриане и его дочке Лизхен, которая очень любила кофе. Либретто к кантате написал друг Баха – поэт Христиан Фридрих Хендрики, более известный под псевдонимом Пикандер. Положа руку на сердце, мы не можем поручиться, что господин Циммерман не попытался всучить поэту в качестве гонорара те самые мешки кофе, которые так решительно отверг господин Бах. Мы бы с удовольствием заверили читателя, что достойный кофеторговец ничего подобного не сделал, но, к сожалению, никакими доказательствами на сей счет история музыки не располагает.
Зато тем, кого интересует, удалось ли кофейному дому Циммермана спастись от разорения, мы можем со стопроцентной уверенностью сообщить: удалось! Кофейня намного пережила своего хозяина и просуществовала вплоть до 1945 года, пока авиабомба, сброшенная союзниками, не сравняла ее с землей.
Что же касается удивительных происшествий, приключившихся с мадемуазель Пеше-Орижинель и милордами Бубни и Дубни, то вся ответственность за истинность этих сведений лежит на издателе «Лейпцигского Меркурия». Если бы мы могли с ним поговорить, мы бы наверняка выяснили, каким образом он раздобыл столь сенсационную информацию. Но, к несчастью, этот безвестный издатель вот уже без малого триста лет как умер и забыт – как и почти все герои этой истории. И в памяти человечества остались только Бах – и «Кофейная кантата».
Впрочем, нет! Мы передумали и хотим решительно опровергнуть наш собственный совет. Читатель! Ни за что не соглашайся посещать кофейню господина Циммермана в 173* году! Можешь заглянуть туда в 173^ году, или хотя бы в 173&-м, или даже, на худой конец, в 173%-м - но только не в 173*-м! Потому что именно в этом году кофейный дом на углу рыночной площади переживал далеко не лучшие времена.
Ясным майским утром 173* года достопочтенный господин Циммерман, сидя за мраморным столиком, жаловался на жизнь единственному посетителю своей кофейни. Видит Бог, ему было на что жаловаться: из всех достоинств, которые могли бы описать прохожие, торговки и мальчишки, у некогда процветающего заведения почти ничего не осталось. Изысканность обстановки успела изрядно потускнеть, официанты ходили мрачные, как шварцвальдские разбойники, а из всего избранного общества в кофейне сейчас оставались только сам хозяин и его посетитель - кантор церкви святого Фомы господин Бах, по привычке завернувший сюда на чашечку кофе в перерыве между утренней службой и уроком латыни для хористов.
- Гром бы разразил всех этих умников! - изливал посетителю душу почтенный господин Циммерман. - Придумали, видите ли, что кофе пагубен для здоровья! Да где такое слыхано? Я вас спрашиваю, господин Бах, где такое слыхано?
Видимо, господину Баху по долгу своей службы приходилось слышать и более несуразные вещи, потому что на причитания хозяина он не ответил ни единым словом и ограничился лишь тем, что неопределенно пожал плечами.
Впрочем, господина Циммермана это вполне устроило: молчаливость собеседника его нисколько не смущала, так как сам он был способен говорить не то что за двоих, а, пожалуй, и за десятерых.
- И ведь с тех пор, как все эти дурацкие бредни распространились, от моей кофейни народ шарахается, как будто здесь яд наливают! - продолжал он свою иеремиаду, обращаясь столько же к своему собеседнику, сколько к пустым мраморным столикам, застланным белыми скатертями. - А все проклятые докторишки! Навыдумывают бог весть чего: мол, и мокроту кофе утяжеляет, и лимфоны с флегмонами загрязняет, и этим... как их... фли... фля... флюидам испаряться не дает! А газетчики? Вы читали, какие глупости пишут эти мерзавцы? Ганс, принеси сюда газету!
Мрачный официант немедленно подал требуемое.
- Вот, полюбуйтесь! – господин Циммерман сунул кантору под нос последний номер «Лейпцигского Меркурия». - В Париже некая мадемуазель Пеше-Орижинель разрешилась от бремени двухголовым арапченком – и все, дескать, из-за того, что пила по утрам кофе! А что на другой странице? Нет, вы только взгляните: в Лондоне милорд Бубни угостил чашечкой капучино своего дядю милорда Дубни, после чего милорд Дубни скончался, оставив милорду Бубни в наследство десять тысяч фунтов! Из этого всего делается вывод, что кофе – дьявольский напиток, и я уже слышал, что наш ученый пастор Раззевариус готовит сокрушительную проповедь по этому поводу. Это просто катастрофа!
Господин Бах сочувственно покивал господину Циммерману, явно разделяя его мнение по поводу пастора Раззевариуса, но ничего не сказал.
- И добро бы еще только в газетах было дело! – тоскливо продолжал господин Циммерман. – Так ведь у меня, признаться, и без газет посетителей негусто было. Между нами говоря, господин Бах, народ у нас такой подлец – тонкого обращения не понимает! Ему бы только пивом налиться! Все бегут в пивную к Бухенхаузу – Бухенхауз, мошенник, состязания устраивает: кто больше пива выхлещет, того в книжку специальную запишут, вроде как в книгу рекордов… Мало того, он, подлец, для увеселения публики еще и обезьяну с шарманщиком завел – клиент к нему теперь валом валит!
- Ну так и вы себе заведите, - посоветовал господин Бах, размешивая в чашке сахар. – Обезьяну с шарманщиком. Для увеселения.
- Да как же можно, господин Бах! – от возмущения господин Циммерман даже подпрыгнул на стуле. – У меня ведь интеллигентное заведение! Для избранной публики!.. Ценителей прекрасного!.. У меня вон гравюрки на стенах, живописи всякие – за одни рамы сколько плочено! Все прилично, все пристойно: порядочные люди пирожные кушают, умные разговоры ведут, новостями делятся…
- Газеты читают… - в тон ему добавил господин Бах.
Господин Циммерман невольно бросил взгляд на злополучный номер «Лейпцигского Меркурия» и снова побагровел от негодования. С газетной страницы ему улыбался рисованный портрет мадемуазель Пеше-Орижинель в обнимку с двухголовым младенцем. Младенец был чернее ночи – лейпцигская печатня явно не поскупилась на краску.
- Пропал мой кофейный дом! – с горечью простонал хозяин. – После такого они точно все к Бухенхаузу побегут! Пропал ты, Генрих Юлий Циммерман!..
Внезапно в глазах несчастного кофеторговца блеснула какая-то мысль. Эта мысль, видимо, показалась ему настолько утешительной, что он наконец-то отвел глаза от измятого «Меркурия» и даже временно прекратил стонать. Вместо этого господин Циммерман умильно воззрился на кантора церкви святого Фомы.
- А вот если бы вы, господин Бах, сочинили чего-нибудь такого… этакого… - вкрадчивым голосом начал он.
Господин Бах недоуменно поднял брови.
- Этакого?
- Ну, я имею, в виду, легкого… Развлекательного, вот!
Господин Циммерман откинулся на стул, довольный тем, что наконец-то нашел нужное слово для выражения своей мысли. Однако, взглянув на выражение лица собеседника, он понял, что эта мысль нуждается в дополнительных объяснениях, и поторопился прибавить:
- Про кофе! Что-нибудь такое веселенькое, общедоступное - оперетку какую-нибудь, что ли…
- Оперетку не могу, - серьезно ответил господин Бах. – До появления оперетки, господин Циммерман, у нас с вами еще лет сто впереди. Если не больше. Или вы согласны подождать?
- Нет-нет! – испуганно затряс головой господин Циммерман. – Какое там подождать - я же со дня на день разорюсь! Ну ладно, если не оперетку, то, может, кантатку какую-нибудь?
- Кантатку – можно, - согласился кантор. – Только где мы ее исполнять будем?
- Да вот у меня в кофейне и исполним! Я для вас зальчик расчищу, инструментики куплю… ну, или напрокат возьму, по сходной цене… Вы только сочините, господин Бах, а там уж публика сама в кофейню сбежится! А я, со своей стороны, в долгу перед вами не останусь: пять мешков наилучшего…
- Лучше талерами, - мягко заметил господин Бах. – У меня семеро детей, любезный господин Циммерман. И из всего наилучшего они пока пьют только молоко.
Господин Циммерман припомнил ораву маленьких Бахов, каждое воскресенье оккупировавших кондитерскую в сопровождении вечно беременной госпожи Бах, и глубоко вздохнул, поняв, что мешками отделаться не удастся.
Еще раз вздохнув, он поднял глаза кверху, словно производил в уме некие арифметические расчеты, затем наклонился к кантору и что-то прошептал ему на ухо.
Кантор иронически приподнял бровь.
Господин Циммерман нервно зашевелил пальцами, потом зачем-то оглянулся по сторонам и снова шепнул что-то в канторское ухо.
Лицо господина Баха приняло каменное выражение.
Кофеторговец в немом отчаянии всплеснул руками и испустил такой горький вздох, от которого растрогался бы даже мраморный бюст Мольера, по ошибке купленный компаньоном господина Циммермана, принявшим его за изваяние прадедушки нынешнего маркграфа. Но кантор церкви святого Фомы оставался непреклонен.
Наконец господин Циммерман в третий раз наклонился к канторскому уху и с обреченным видом прошептал нечто такое, что возымело гораздо больший успех: лицо кантора несколько смягчилось, и он утвердительно кивнул в ответ.
- Значит, договорились? – с облегчением выдохнул господин Циммерман.
- Договорились. Теперь о сроках – мне нужно две недели. И половину денег – вперед.
- Это можно, - смиренно согласился кофеторговец, видимо, ожидавший худшего. – Только я вас очень прошу, господин Бах: вы кантатку повеселее сочините, сделайте милость. И попроще: без этих ваших темперированных клавиров и прочих контрапунктов. Клиенту – ему ведь развлекательность нужна!
При этих словах на серьезном лице господина Баха впервые за все время разговора промелькнуло нечто, похожее на улыбку.
- Развлекательность, говорите? – переспросил он. – Ну, хорошо. Будет вам развлекательность.
- Через две недели будет? – с надеждой осведомился господин Циммерман, развязывая шнурки своего кошелька.
- Через две недели, - господин Бах решительно поднялся со стула, взял деньги и, вежливо поклонившись господину Циммерману, направился к дверям.
***
…Вот так на свет появилась знаменитая «Кофейная кантата» - забавная история о бюргере Шлендриане и его дочке Лизхен, которая очень любила кофе. Либретто к кантате написал друг Баха – поэт Христиан Фридрих Хендрики, более известный под псевдонимом Пикандер. Положа руку на сердце, мы не можем поручиться, что господин Циммерман не попытался всучить поэту в качестве гонорара те самые мешки кофе, которые так решительно отверг господин Бах. Мы бы с удовольствием заверили читателя, что достойный кофеторговец ничего подобного не сделал, но, к сожалению, никакими доказательствами на сей счет история музыки не располагает.
Зато тем, кого интересует, удалось ли кофейному дому Циммермана спастись от разорения, мы можем со стопроцентной уверенностью сообщить: удалось! Кофейня намного пережила своего хозяина и просуществовала вплоть до 1945 года, пока авиабомба, сброшенная союзниками, не сравняла ее с землей.
Что же касается удивительных происшествий, приключившихся с мадемуазель Пеше-Орижинель и милордами Бубни и Дубни, то вся ответственность за истинность этих сведений лежит на издателе «Лейпцигского Меркурия». Если бы мы могли с ним поговорить, мы бы наверняка выяснили, каким образом он раздобыл столь сенсационную информацию. Но, к несчастью, этот безвестный издатель вот уже без малого триста лет как умер и забыт – как и почти все герои этой истории. И в памяти человечества остались только Бах – и «Кофейная кантата».
BWV 211
Liesgen - Emma Kirkby,
Erzähler - Rogers Covey-Crump
Herr Schlendrian - David Thomas
The Academy of Ancient Music/Christopher Hogwood