Режин Перну, Мари-Вероник Клэн
Жанна д'Арк

Имя Жанны д'Арк

"На родине меня называли Жаннеттой, но, когда я приехала во Францию, меня стали называть Жанной", – ответила Жанна на первом заседании обвинительного процесса, когда ее попросили назвать фамилию и имя.

При жизни Жанну никогда не называли Жанной д'Арк. В XV веке было принято добавлять к имени название местности, поселка или упоминание о происхождении; иногда к имени добавляли прозвище. Мать Жанны Изабеллу называли в текстах Изабеллой Роме, это прозвище она получила благодаря якобы совершенному ею паломничеству в Рим. Жанна сказала также, что у нее на родине дочери носят фамилию матери. Но она называла себя "Жанна Дева". Она гордилась этим именем и видела в нем символ своего призвания.

В письме к англичанам, продиктованном 22 марта 1429 года в Пуатье, она так обращается к регенту и его помощникам: "Воздайте Деве, посланной сюда Богом… и твердо верьте, что Царь Небесный придаст Деве силы". 5 мая 1429 года в письме-предупреждении англичанам писарь выводит под ее диктовку: "Царь небесный предупреждает вас и передает через меня, Жанну Деву". В обращениях к жителям Турне 22 июня 1429 года, к жителям Труа 4 июля того же года, к Филиппу Доброму, герцогу Бургундскому, 17 июля 1429 года она по-прежнему называет себя "Жанна Дева".

Жители Реймса (письмо от августа 1429 года) и граф д'Арманьяк (письмо от 22 августа) называют ее также этим именем. Три письма, дошедшие до наших дней, подписаны ею собственноручно "Жанна". Для людей из партии арманьяков, для горожан Орлеана, для ее соратников она Жанна Дева. Враги, например Жан, герцог Бедфорд, говорят о ней: "называемая Девой". Для герцога Бургундского она "та, которую называют Девой", для ее злейшего врага Кошона – "Жанна, прозываемая Девой", наконец, для Парижского университета: "mulier quae Johannam se nominebat".

Хронисты, сторонники арманьяков или бургундцев, также не знают "Жанны д'Арк", будь то Жан Шартье или Вильям Кэкстон, или же автор "Дневника осады Орлеана", Антонио Морозини или Жорж Шателлен. Для поэтов Кристины Пизанской или Франсуа Вийона она "Дева", "Жанна, добрая лотарингка", "Французская Дева" или "Божья Дева".

Историк находит имя Жанна д'Арк в материалах процесса по отмене приговора. В 1445 году папа Каликст III в рескрипте называет ее братьев: "Пьер и Жан Дарк и их сестра quondam Johanna Darc"; архиепископ Реймский также упоминает семью Дарк: "Изабелла Дарк, Пьер и Жан Дарк, мать и братья покойной Жанны Дарк, обычно называемой Девой (…Isabelle Darc, Pierre et Jean Darc, mere et freres defunctae quondam Jeannае Darc, vulgariter dictae la Pucelle)". В то же время в прошении семьи читаем: "Изабелла Дарк, мать покойной Жанны, обычно называемой Девой ("Ysabellis Darc, mater quondam Johannae vulgariter dictae la Pucelle")". Выражение "Орлеанская Дева" появляется в XVI веке… Первая большая биография Жанны, написанная Эдмоном Рише, увидела свет в 1630 году под заглавием "История Жанны, Орлеанской Девы".

Как же писалась фамилия ее отца и ее братьев? Известные историки Кишера, Симеон Люс, Эйроль, Шампьон пишут д'Арк. Вслед за ними Пьер Тиссе, изучив тексты обвинительного процесса, принимает написание д'Арк. Пьер Дюпарк, занимаясь переводом материалов процесса по отмене приговора, также употребляет это уже принятое написание.

Если же обратиться к оригинальным текстам, то там встречается самое разнообразное написание: Дарк или д'Арк, но также Дарс, Дей, Де, Даркс, Дар, Тарк, Тард или Дарт (Darc, d'Arc, Dars, Day, Dai, Darx, Dare, Tare, Tard, Dart). Следовательно, во времена Жанны не существовало твердо принятого написания. В XV веке никогда не ставили апостроф: Дальбрэ, Далансон или Долон писали в одно слово; лишь в современной орфографии раздельное написание указывает на происхождение из определенной местности или принадлежность к знати. Пишут герцог д'Алансон, герцог д'Арманьяк, но также Жан д'Олон, Жан д'Овернь, Гийом д'Этивэ, обозначая лишь место происхождения.

Что касается семьи Девы, исследования велись по двум направлениям. В зависимости от сделанных выводов Жанна становилась то простолюдинкой, то аристократкой.

В своем "Кратком трактате об имени и гербе, а также о рождении и родственниках Орлеанской Девы и ее братьях, написанном в октябре 1612-го и пересмотренном в 1628 году" Шарль дю Лис пишет в главе II: "На гербе родственников и других потомков упомянутого Жака Дарка был изображен лук, натянутый тремя стрелами". Таким образом, потомки семьи Жанны не ставят апостроф и пишут просто "Дарк". Шарль дю Лис, "человек просвещенный, просивший у Людовика XIII разрешения присоединить герб старшей ветви к своему, никогда не забывает в своем "Трактате" – предназначенном для обоснования его просьбы – отделить частицу от своего собственного имени Дю Лис: и если он ни разу не поставил апостроф в имени Дарк, значит, он не мог законно этого сделать".

Приписывая отцу Девы герб – "золотой лук на лазурной полосе", хотят доказать благородное происхождение семьи. Тогда следует задаться вопросом: почему Карл VII пожаловал дворянство семье, дав ей другой герб вместо ее собственного? Этот выразительный герб не существовал до пожалования дворянства и был придуман в более позднее время.

Отец Донкёр заключает: "Мы считаем, что, за неимением достаточных доказательств, у нас нет никаких оснований менять написание Дарк на д'Арк. Латинские тексты, в которых встречается это имя, тому подтверждение. Если бы фамилия указывала на место происхождения, то в латинском языке названию местности предшествовала бы частица де. Таким образом, Гийом Дэтутвиль писался бы по-латыни Estoutevilla, Гийом Дэтивэ писался бы de Estiveto, Жорж д'Амбуаз писался бы de Ambasia или Ambasianus, Жак д'Арк писался бы по-латыни de Агсо, как в 1343 году некто Пьер Дарк, каноник из Труа, писался Petrus de Агсо". Нигде мы не находим такого написания.

Иногда считают, что апостроф указывает на аристократическое происхождение. Сошлемся a contrario на вывод "Монитёр дю суар", сделанный в 1866 году по поводу полемики о написании фамилии отца Жанны д'Арк: "Из всего вышесказанного следует, что написание Дарк предпочтительнее любого другого, так как больше соответствует правилам этимологии и простонародному происхождению девушки, ставшей знаменитой благодаря своему мужеству и патриотизму!"

В заключение отметим любопытный факт: сохранившийся в Орлеане документ Minute francaise дает написание "Тарт", что соответствует грубому лотарингскому произношению.

<...>

VI. Язык Жанны д'Арк и ее современников

Вспомним, что на вопрос Сегена Сегена, одного из судей на процессе в Пуатье: "На каком языке говорит ваш голос?" – она ответила: "На языке, который лучше, чем ваш". Сеген Сеген уточняет, что сам он говорил на диалекте Лимузена с сильным акцентом.

Об особенностях языка Девы мы узнаем из показаний свидетелей на оправдательном процессе. Жан Паскерель, ее духовник, приводит ее обращение к Гласдейлу: "Glasidas, rends-ti, rends-ti au roi du ciel" (Гласидас, сдавайся! Сдавайся Небесному королю!) – "ti" вместо "toi". Из письма от 16 марта 1430 года к жителям Реймса явствует, что Жанна произносила "ch" (ш) вместо "j" (ж) или "у" (и). Так, клерк, не расслышав "joyeux" (веселый) написал "choyeux" (изнеженный); затем, памятуя об акценте Жанны, он зачеркнул слово и написал его правильно. Что касается употребляемых Жанной слов "en nom De" (au nom de Dieux – во имя Бога), о чем упоминали Эмон де Маси и Колетт, жена Милле, то это выражение типично для жителей Лотарингии; а Дюнуа говорит: "fille De", т. е."fille de Dieux" (дочь Божья).

Следовательно, Жанна говорила на французском языке, но с лотарингским акцентом (этот акцент сохранился и ныне). В Лотарингии к концу слова прибавляли "i" (и), а "е" (э) произносили "е" (е). Домреми – "пограничная марка" в долине верхнего Мёза. Независимо от того, входила ли она в состав Французского королевства или Империи, эта область оставалась французской – и по нравам, и по языку, а говор ее жителей, ее культура и искусство испытывали сильное влияние провинции Шампань.

запись создана: 07.03.2017 в 15:24

@темы: имена

---

Какого "Арминия" мне к праздничку прислали! "Вар, Вар, верни мои легионы!"

Max Emanuel Cencic, Arminio
Lauren Snouffler, Tusnelda
Aleksandra Kubas-Kruk, Sigismondo
Gaia Petrone, Ramise
Juan Sancho, Varo
Owen Willetts, Tullio
Pavel Kudinov, Segeste
Armonio Atenea
George Petrou, direction musicale

А дядюшка поздравил жизнеутверждающим цветочком:

Дядюшка у меня молодец. :-))

запись создана: 08.03.2017 в 20:13

@темы: Гендель, Handel, Arminio

---

Пошла посмотреть, как поживают бывшие юные таланты.

Хорошо поживают. :-)

Патриция Янечкова, 12 лет:



Призрак страшен шо трындец.

Она же, 13 лет:



И опять она же, 18 лет:

запись создана: 13.03.2017 в 01:56

---

Время для нового барочного сборничка.

Гендель (само собой), Бах, Ариости, Шарпантье и Рамо. Кое-что из старых запасов, кое-что свежее.



Тексты и переводы:

1. Tristes apprêts, pâles flambeaux - Rameau (Castor et Pollux)

Я очень люблю Рамо-инструменталиста, но с операми его у меня обычно не складывается, потому что, имхо, восемнадцативечная французская оперная школа в основных своих проявлениях - это воющий п...ц не совсем то, чего я жду от жизни. Но вот вам прекрасная Телера, оплакивающая Кастора:

Télaire: Tristes apprêts, pâles flambeaux, Jour plus affreux que les ténèbres, Astres lugubres des tombeaux, Non, je ne verrai plus que vos clartés funèbres. Toi, qui vois mon cœur éperdu, Père du Jour! ô Soleil! ô mon Père! Je ne veux plus d'un bien que Castor a perdu, Et je renonce à ta lumière.

Телайра: Скорбные приготовления, тусклые факелы, свет, ужасающий больше, чем тьма, зловещие светильники гробниц, нет, я не увижу больше ничего, кроме вашего погребального света. Ты видишь мое разбитое сердце, Отец Дня, о Солнце, о отец мой! Я не хочу жить, когда Кастор мертв, я отвергаю твой свет.

 
2. Mighty love now calls to arm - Handel (Alexander Balus)

Вот это, ей-богу, не знаю, кто и где, потому что у меня либретто к какой-то другой версии "Баласа". Но все равно позитивненько.

Mighty Love now calls to arm, Hear, he sounds the first alarm: Lead, sweet Hymen, lead the way.

Вот зовет к оружию всесильная любовь, слышишь, звучит первый сигнал к бою: веди, милый Гименей, указывай путь.

3. Eternal source of light divine - Handel (Birthday Ode for Queen Anne)

Барочный "Хэппи бездэй". Гендель за него в свое время получил от королевы Анны пожизненный пенсион в двести фунтов в год (хотя, кажется, сама королева свою Birthday Ode лично ни разу не слышала).

Eternal source of light divine with double warmth thy beams display, and with distinguish'd glory shine, to add a lustre to this day.

Вечный источник божественного света, удвой тепло своих лучей и с несравненной славой засияй, чтобы сделать этот день еще блистательнее.

4. Welcome as the dawn of day - Handel (Solomon)

Царь Соломон любезничает с царицей Савской:

Queen: Welcome as the dawn of day To the pilgrim on his way, Whom the darkness caus'd to stray, Is my lovely king to me. Solomon: Myrtle grove, or rosy shade, Breathing odours through the glade To refresh the village maid, Yields in sweets, my queen, to thee.

Царица Савская: Желанен, как для путника рассвет, рассеивающий своими лучами тьму на его пути, для меня мой прекрасный царь. Соломон: Ароматы миртовых рощ или роз, что своим благоуханием на лужайках, освежают юную поселянку, не так сладки, как ты, моя царица.

5. Save us, O Lord - Handel (Esther)

Хор персидских иудеев эпохи Артаксеркса. Злобный Аман решил устроить геноцид (см. подробности в "Книге Есфири").

Chorus of Israelites: Save us, O Lord, And blunt the wrathful sword!

Хор израильтян: Спаси нас, Господи, и притупи меч гнева!

6. How strange their ends - Handel (Theodora)

Финальный хор язычников из "Феодоры".

Собственно, содержание предыдуших серий: жила-была во времена Диоклетиана христианка Феодора, полюбила легионера Дидима, обратила его в христианство. Потом, естественно, какая-то гадина на Феодору настучала, девушку схватили, Дидим пришел к ней в тюрьму и уговорил бежать в его одежде. Сам остался в тюрьме вместо Феодоры. Когда все раскрылось, Дидима, конечно, приговорили к казни. Феодора вернулась и давай уговаривать казнить ее вместо Дидима (в финале предсказуемо казнили обоих). И вот стоят они перед судом неправедным весело и радостно (впереди - Царствие Небесное, вечная любовь и прочие хорошие вещи), а сенат и народ римский по этому поводу недоумевают:

How strange their ends, And yet how glorious, Where each contends, To fall victorious, Where virtue its own innocence denies, And for the vanquish'd the glad victor dies!

Как странен их конец, и, все же, как он славен, когда стремится каждый с победой проиграть, когда добродетель берет на себя вину и победитель с радостью умирает ради побежденного.

Happy end: Феодора и Дидим были канонизированы и попали в святцы, по православному календарю их день празднуется 8 июня (по новому стилю). а по католическому, кажется, 28 апреля.

7. Jauchzet, frohlocket - Bach (Weihnachtsoratorium)

"Рождественская оратория", моя любимая в любое время года. :-)) Под нее рабочий день хорошо начинать.

Jauchzet, frohlocket! auf, preiset die Tage, Rühmet, was heute der Höchste getan! Lasset das Zagen, verbannet die Klage, Stimmet voll Jauchzen und Fröhlichkeit an! Dienet dem Höchsten mit herrlichen Chören, Laßt uns den Namen des Herrschers verehren!

Ликуйте, радуйтесь! Восхваляйте сей день, славьте свершенное ныне Всевышним! Отриньте страх, забудьте о стенаниях, провозгласите вокруг радость и веселье! Служите Всевышнему хором великолепным, да славится имя Господа!

8. Nun wird mein liebster Bräutigam - Bereite dich, Zion - Bach (Weihnachtsoratorium)

Все та же "Рождественская". Бернарда Финк здесь большой молодец.

Nun wird mein liebster Bräutigam, Nun wird der Held aus Davids Stamm Zum Trost, zum Heil der Erden Einmal geboren werden. Nun wird der Stern aus Jakob scheinen, Sein Strahl bricht schon hervor. Auf, Zion, und verlasse nun das Weinen, Dein Wohl steigt hoch empor! Bereite dich, Zion, mit zärtlichen Trieben, Den Schönsten, den Liebsten bald bei dir zu sehn! Deine Wangen Müssen heut viel schöner prangen, Eile, den Bräutigam sehnlichst zu lieben!

Се жених мой возлюбленный, се герой из дома Давидова ради утешения и спасения мира рождается в сей день. Се звезда, от Иакова взошедшая, сияет своими дивными лучами. Восстань, Сион, и более не плачь, отныне благо возвеличится твое! Готовься, Сион, со склонностью сердечной встретить Прекрасного, встретить Возлюбленного! Пусть блистают сегодня красотой твои ланиты, спеши отдать свою пылкую любовь жениху!

9. Already see, the daughters of the land - Handel (Saul)

Колокольчики из "Саула" плюс наглядная иллюстрация аксиомы "зависть - плохое чувство".

Michal: Already see the daughters of the land, In joyful dance, with instruments of music, Come to congratulate your victory. Chorus of Israelites: Welcome, welcome, mighty king! Welcome all who conquest bring! Welcome David, warlike boy, Author of our present joy! Saul, who hast thy thousands slain, Welcome to thy friends again! David his ten thousands slew, Ten thousand praises are his due!

Мелхола: Уже я вижу, как дочери нашей земли в ликующем танце, взяв музыкальные инструменты, идут возрадоваться твоей победе. Хор израильтянок: Приветствуем, приветствуем тебя, могучий царь! Приветствуем всех, кто принес нам победу! Приветствуем Давида, воинственного отрока, причину нашей сегодняшней радости! Саул, убивший тысячи врагов, твои друзья приветствуют тебя снова! Давид, убивший десятки тысяч, достоин десяти тысяч восхвалений!

10. What do I hear - David his ten thousands slew - Handel (Saul)

"Саул": продолжение следует.

Saul: What do I hear? Am I then sunk so low, To have this upstart boy preferr'd before me? Chorus of Israelites: David his ten thousands slew, Ten thousand praises are his due! Saul: To him ten thousands, and to me but thousands! What can they give him more, except the kingdom?

Саул: Что я слышу? Неужели я пал так низко, что они ставят этого юного выскочку превыше меня? Хор израильтян: Давид, убивший десятки тысяч, достоин десяти тысяч восхвалений! Саул: Ему десятки тысяч, а мне лишь тысячи! Что еще им осталось отдать ему, кроме моего царства?

11. With rage I shall burst - Handel (Saul)

"Саул": продолжение следует-2.

Saul: With rage I shall burst his praises to hear! Oh, how I both hate the stripling, and fear! What mortal a rival in glory can bear?

Саул: Слыша похвалы ему, я пылаю яростью! О, как ненавижу и боюсь я этого юнца! Кто из смертных способен стерпеть соперника в славе?

12. Great victor, at your feet I bow - Handel (Belshazzar)

Нечестивый царь Валтасар не слушался маму и просрал царство в результате всяких небогоугодных непотребств. Диалог мамы с победителем Валтасара:

Nitocris: Great victor, at your feet I bow, No more a queen, your vassal now! My people spare! Forgive my fears, I mourn a son, indulge my tears, Resistless nature bids them flow. Cyrus: Rise, virtuous queen, compose your mind, Give fear and sorrow to the wind. Safe are your people if they will; Be still a queen, a mother still, A son in Cyrus you shall find.

Нитокрис: Великий победитель, я склоняюсь у твоих ног, Я не царица более, твоя служанка я отныне! Сжалься над моим народом! Прости мне мой страх, я скорблю о сыне, прости мои слезы, непреодолимая природа исторгает их. Кир: Встань, добродетельная царица, успокой свой дух, оставь свои страхи и скорбь, твой народ в безопасности, если сам того пожелает, утешься, царица, утешься, мать, ты обретешь в Кире сына.

13. Paix favorable, paix adorable - Rameau (Dardanus)

А вот снова Рамо: дуэтик из "Дардана", эволюционный предшественник канкана. Рамо его сотворил из собственной старой клавесинной пьески под названием "Les niais de Sologne" - "Солонские простаки" ("солонский простак" - это такой фразеологизм для обозначения хитрожопого персонажа, специально разыгрывающего из себя дурака).

Вот, собственно, пьеска:



А вот текст того, что из пьески получилось:

Un Phrygien et une Phrygienne: Paix favorable, Paix adorable, Viens, descends des cieux ; Ramène des jours plus heureux. Paix favorable, Paix adorable, Viens par ton retour Ranimer les jeux et l'Amour. Chœur: Paix favorable, etc… Le Phrygien et la Phrygienne: Fuis, dieu des armes, Dieu des alarmes ; Cherche d'autres cœurs Pour applaudir а tes fureurs. Qu'un dieu plus doux Rиgne а jamais sur nous ; Vole, Amour, que tes traits Nous assurent des biens parfaits. Pour être heureux, que sert l'éclat de la victoire ? Non ; nous laissons aux guerriers Leurs lauriers. Le plaisir vaut bien la gloire. Chœur: Paix favorable, etc… Le Phrygien: Bellone fuit. La Phrygienne: Nos craintes cessent. Le Phrygien: Un beau jour luit. La Phrygienne: Les jeux renaissent. Tous Deux: Mais ce beau jour N'est rien pour les cœurs sans amour ; Nos plus aimables jeux Sont froids et languissants pour eux. Leur prix charmant, Leur douceur, leur plaisir suprême N’est que pour l'amant Qui vient y chercher ce qu'il aime.

Фригиец и фригиянка: Мир желанный, мир обожаемый, спустись, снизойди к нам с небес, верни нам прежние счастливые дни. Мир желанный, мир обожаемый, приди и верни нам вместе с собой веселье и любовь. Хор: Мир желанный… Фригиец и фригиянка: Уходи, бог войны, бог тревог, ищи себе другие сердца, которым будут по нраву твои неистовства. А нами пусть всегда правит более любезный бог, лети к нам, Амур, твои стрелы принесут нам высшее благо. Разве нужен гром побед, чтобы быть счастливым? Нет, не нужны нам ни воители, ни их лавры, Наслаждение дороже, чем слава. Хор: Мир желанный… Фригиец: Беллона бежит. Фригиянка: Исчезают наши страхи. Фригиец: Начинается прекрасный день. Фригиянка: Возрождается радость. Оба: Но без любви этот прекрасный день для наших сердец – ничто; для них даже самые излюбленные наши увеселения скучны и холодны, их сладостная награда, их отрада, их высшее наслаждение – те же, что и у влюбленного, ищущего свою любимую.

14. Such is the price of love (Quel prix de mon amour) - Charpentier (Médée)

"Медея", моя любимая. Историю, как Ясон кинул Медею, собравшись жениться на коринфской царевне, я так полагаю, излагать бессмысленно. Английский перевод, сделанный черт знает зачем (но Коннолли все равно красавица и умница), я тоже не трогаю. Вот сразу французский оригинал и заодно нормальная, аутентичная "Медея", с оркестровкой и с Хант-Либерсон:

Médée: Quel prix de mon amour, quel fruit de mes forfaits! Il craint des pleurs qu’il m’oblige à répendre; Insensible au feu le plus tendre Dont un coeur ait bruie jamais, Quand mes soupirs peuvent suspendre l’injustice de ses projets; Il fuit pour ne les pas entendre.   Quel prix de mon amour, quel fruit de mes forfaits! J’ay forcé devant lui cent Monstres à se rendre. Dans mon coeur où regnait une tranquille paix, Toujours promte à tout entreprendre, J’ay sçeu de la nature effacer tous les traits. Les mouvements du sang ont voulu me surprendre, J’ay fait gloire de m’en defendre, Et l’oubly des serments que cent fois il m’a faits, L’engagement nouveau que l’amour lui fait prendre, L’éloignement, l’exil, sont les tristes effets De l’hommage éternal que j’en devois attendre? Quel prix de mon amour, quel fruit de mes forfaits!

Медея: Вот награда за мою любовь, вот плоды моих преступлений! Он боится слез, которые заставляет меня проливать; бесчувственный к нежнейшему пламени, которым только может пылать сердце, когда мои вздохи грозят поколебать его бесчестный замысел, он бежит, чтобы их не слышать. Вот награда за мою любовь! Вот плоды моих преступлений! Сотни чудовищ я заставила склониться перед ним. В сердце моем, где царило спокойствие, в сердце, всегда готовом все перенести, я подавила все, что было заложено в нем природой. Волнение в крови пыталось застичь меня врасплох, я сочла делом чести подавить его в себе. Забытые клятвы, которые он сотни раз приносил мне, новый брак, который заставила его принять любовь, отдаление, изгнание – могла ли я ожидать столь печальных последствий от клятвы в вечной верности? Вот награда за мою любовь, вот плоды моих преступлений!

 
15. Princesse, c’est sur vous que mon espoir se fonde - Charpentier (Médée)

Снова Шарпантье. Медея приходит к новой жене Ясона:

Médée: Princesse, c’est sur vous que mon espoir se fonde Le destin de Médée est d’être vagabonde. Prête a m’éloigner de ces lieux je laisse entre vos mains ce que j’aime le mieux. Je sais qu’une pitié sincere pour mes enfants a touché votre coeur. Prenez en quelque soin et souffrez qu’une mère au moins dans son exil goûte cette douceur. Ce sera pour mes voeux une grande victoire, si de mon triste sort le Ciel leur fait raison. Je ne vous dis rien pour Jason, Jason aura soin de sa gloire.

Медея: Царевна, на вас я возлагаю свои надежды. Судьба Медеи – быть изгнанницей. Готовясь покинуть эти края, я оставляю в ваших руках тех, кого люблю превыше всего. Я знаю, в вашем сердце живет искреннее сострадание к моим детям. Позаботьтесь о них и доставьте этим матери-изгнаннице сладостное утешение. Если небо вознаградит их за мою несчастную судьбу, это будет величайшей победой моей любви. О Ясоне же я не скажу ни слова: Ясона будет заботить лишь его слава.

16. So shall the lute and harp awake - Handel (Judas Maccabaeus)

А вот хороший норвежский мальчик Аксель Рюкквин четырнадцати лет от роду (на момент записи - тринадцати). Действительно хороший мальчик. :-))

Israelitish Woman: So shall the lute and harp awake, And sprightly voice sweet descant run, Seraphic melody to make, In the pure strains of Jesse's son.

Израильтянка: Пусть пробудятся лютня и арфа, и веселый голос заведет сладостный мотив, творя ангельскую мелодию в чистом напеве сына Иессеева.

17. Quanto importuna a un sen - Ariosti (La fede ne' tradimenti)

Неподражаемый Фернандо, граф Кастильский из "Верности среди предательств" дожидается свидания с любимой девушкой.

Fernando: Quanto importuna a un sen, ne’ confini del ben, è la speranza del gioir su le porte; un tormento di morte è la tardanza

Фернандо: Как нестерпимо терзает душу у входа в пределы блаженства надежда на счастье; миг промедления – смертная мука.

18. Questi ceppi e quest'orrore - Ariosti (La fede ne' tradimenti)

Первое свидание у Фернандо не задалось, поэтому второе пришлось проводить уже в тюрьме. Итоги свидания №2:

Fernando: Questi ceppi e questo orrore più terror non han per me. Ch’assai bello a gl’occhi miei è quel luogo, ov’io potei, idol mio, piacere a te.

Фернандо: Эти оковы и эти ужасы больше не страшат меня. Каким прекрасным кажется моим глазам это место, где я стал мил тебе, любовь моя.

19. Wretch that I am - Handel (Saul)

И снова Саул. Биполярное расстройство, насланное Господом, временно отступило, и реальность предстает перед царем во всей своей неприглядности:

Saul: Wretch that I am, of my own ruin author! Where are my old supports? The valiant youth, whose very name was terror to my foes, my rage has drove away. Of God forsaken, In vain I ask his counsel. He vouchsafes No answer to the sons of disobedience! Even my own courage fails me! Can it be? Is Saul become a coward? I'll not believe it! If Heav'n denies thee aid, seek it from hell!

Саул: Как я несчастен! Я сам виновник собственного краха! Где моя былая опора? Доблестного юношу, одно только имя которого наводило ужас на моих врагов, я оттолкнул от себя в ярости. Забытый Богом, напрасно я прошу Его совета. Не удостаивает Он ответа сынов неповиновения! Даже моя отвага изменяет мне! Возможно ли это? Неужели Саул стал трусом? Я не поверю этому! Когда Небо отказывает тебе в помощи, ищи ее у Преисподней!

20. Dolce speme lusinghiera - Ariosti (La fede ne' tradimenti)

Снова "Верность среди предательств". Сестра Фернандо Эльвира переживает за братца:

Elvira: Dolce speme lusinghiera, dimmi tu, che tornerà. S’avverrà, che poi sia vera, del german l’infausta morte, E più subito e più forte, quel dolor m’ucciderà.

Эльвира: Сладкая надежда-утешительница, скажи мне, что он вернется. Если и вправду ждет брата злая гибель, еще быстрее и еще вернее убьет меня моя скорбь.

21. Singe Seele, Gott zum Preise - Handel (HWV 206)

Еще хорошего мальчика Акселя:

Singe, Seele, Gott zum Preise, Der auf solche weise Weise Alle Welt so herrlich schmückt. Der uns durchs Gehör erquickt, Der uns durchs Gesicht entzückt, Wenn Er Bäum' und Feld beblühmet, Sei gepreiset, sei gerühmet!

Пой, душа, хвалу Богу, мудрым промыслом Своим создавшему мир столь прекрасным. Услаждаешь Ты наш слух, чаруешь наше зрение, покрывая деревья и поля цветами, будь Ты благословен, хвала Тебе!

22. Lascia ch'io pianga - Handel (Rinaldo)

Умница Халленберг со своей невероятной импровизацией Плененная Альмирена посылает злодея Арганта подальше:

Almirena: Lascia ch'io pianga mia cruda sorte, e che sospiri la libertà. Il duolo infranga queste ritorte de' miei martiri sol per pietà.

Альмирена: Оставь меня оплакивать мою жестокую судьбу и вздыхать о свободе. Скорбь, разрушь оковы моих мучений, хотя бы из сострадания (ко мне).

23. Who calls my parting soul from death - Handel (Esther)

Царица Эсфирь пришла к мужу просить отмены указа о геноциде иудеев в Персидском царстве. Проблема в том, что по придворному этикету к царю входить без приглашения нельзя никому, даже любимой жене. За нарушение - расстрел смертная казнь. Эсфирь рискнула, Артексеркс, не разобравшись сходу, кто это там стучится в его царские покои, привычно заорал: "Казнить!", Эсфирь со страху упала в обморок.

Приведение Эсфири в чувство:

Esther: Who calls my parting soul from death? Ahasuerus: Awake, my soul, my life, my breath! Esther: Hear my suit, or else I die. Ahasuerus: Ask, my queen, can I deny?

Эсфирь: Кто взывает к моей душе, уходящей в небытие? Артаксеркс: Пробудись, душа моя, жизнь моя, любовь моя! Эсфирь: Выслушай мою мольбу или я умру. Артаксеркс: Проси, моя царица, могу ли я тебе отказать?

запись создана: 18.03.2017 в 20:18

@темы: Гендель, Handel, Rinaldo, Lorraine Hunt Lieberson, Sarah Connolly, Бах, Charpentier, Esther, Ann Hallenberg, Bernarda Fink, Saul, Solomon, Theodora, Rameau, Iestyn Davies, Attilio Ariosti, Nancy Argenta, Rosemary Joshua, Aksel Rykkvin, Carolyn Sampson, Luciz Cirillo, Neal Davies, Sabine Devielhe, Bach

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Отличная версия. :-)))

запись создана: 13.04.2017 в 12:43

---

Какие хорошие детишки. :-))

запись создана: 24.04.2017 в 21:48

@темы: Моцарт, Mozart

---

Баварские витражи

Это мне открылся, ткскать, дивный новый мир. В южных Европах с витражами не густо, в Австрии-Чехии попадался в основном девятнадцативечный новодел. В общем, оказалось, что в южную Германию стоило тарабаниться хотя бы ради того, чтобы наконец-то понять, что такое настоящие средневековые витражи.

Регенсбургский собор.

Он в этом смысле, пожалуй, самый впечатляющий. Сам по себе собор внутри очень темный: зайдешь внутрь (особенно с солнечного дня) - как в погреб попал. А потом поднимаешь голову - а там разноцветье во все поля. :-))

Кто мне еще хоть когда-нибудь что-то ляпнет про темное-мрачное средневековье - не сдержусь и наверну чем-нибудь тяжелым. Людей, которые ценили бы свет больше, чем эти ребята, еще попробуй поискать.











Нюрнберг, Себальдускирхе. Самая старая, самая почтенная из нюрнбергских церквей. Витражики в основном пятнадцати-шестнадцативечные, некоторые - по эскизам Дюрера. Во время Второй мировой святого Себальда здорово раздолбало, но, к счастью, витражи заранее догадались снять и спрятать в подземелье под нюрнбергским Кайзербургом (вместе с прочими нюрнбергскими ценностями, а также коллекцией награбленного в оккупированных странах).

































Лоренцкирхе. Построена в 13 веке в пику как новая версия святого Себальда. В итоге Себальд и Лаврентий похожи, как дядя и племянник (но святой Себальд, в силу старшинства, считается все-таки круче: даже император, посещая Нюрнберг, первым делом по протоколу ехал в Себальдускирхе, даже если Лаврентий по маршруту был ближе). В Себальде самое крутое - скульптура, в Лаврентии - живопись, но витражи и там, и там невообразимые.





















Знаменитая розетка (она же Stern von St. Lorenz - звезда святого Лаврентия):



Она же ночью:



А снаружи выглядит вот так:





И, наконец, нюрнбергская Фрауэнкирхе (Церковь Богоматери). Три так называемых "императорских" витража (подарены Карлом IV, который здесь короновался в императоры Священной Римской империи) - самые старые витражи в Нюрнберге:

запись создана: 04.02.2017 в 21:04

@темы: Мюнхен - Нюрнберг - Регенсбург

---

А Годзилла выйдет?

„Frau Schmitz, Frau Schmitz, darf Godzilla mit zum Spielplatz kommen?“ (Nachbarskinder zur kevinismusgeschädigten Mutter der 8-jährigen Graziella)
.
"Фрау Шмитц, фрау Шмитц, а Годзилла выйдет поиграть?" (соседские дети - ударенной кевинизмом матери 8-летней Грациэллы).

Подборка цитат, посвященных кевинизму.

запись создана: 05.02.2017 в 14:18

@темы: имена

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Дорогие мои акведуки :-))

Отличный ролик:

запись создана: 12.02.2017 в 23:49

---

А ничего так из него Роланд. В истерику не впадает, что ценно.



Финал с санитарами хорош, хоть и баян. :-))

запись создана: 19.02.2017 в 22:57

@темы: Гендель, Handel, Orlando

---

Who calls my parting soul from death?

Пошла посмотреть, чего еще Дэвис поет. Нашла отличный дуэт с Сэмпсон из "Эсфири": и Дэвис очень неплох, а Сэмпсон так и вовсе красавица. :-)



Esther
Who calls my parting soul from death?
Assuerus
Awake, my soul, my life, my breath!
Esther
Hear my suit, or else I die.
Assuerus
Ask, my queen, can I deny?

Сижу и думаю: а почему это я до сих пор не слышала "Эсфири"?

UPD: вот, кстати, еще неплохой теноровый вариант, но темпище адский.



И меццовый:

запись создана: 22.02.2017 в 14:48

@темы: Гендель, Handel, Esther

---

Господи ты боже мой, вы только посмотрите, что она в третьей части вытворяет!

А че, имеет право ведь... :-)))



А я-то уж думала, меня в "Lascia ch'io pianga" уже никто ничем не удивит. :-)))) Сижу теперь и переслушиваю это da capo по трехсотому разу.

Короче, кажется, пора ваять новый сборник.

запись создана: 24.02.2017 в 02:07

@темы: Гендель, Handel, Rinaldo, Ann Hallenberg

---

А хотите услышать О-О-ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ДОСТОЙНОЕ меццо с О-О-ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ОТСТОЙНЫМ оркестром? :-)))



За первые семнадцать тактов эти ребята попадут в ад, я гарантирую это.

запись создана: 25.02.2017 в 20:13

@темы: Гендель, Handel, Rinaldo, Renata Pokupic

---

Медичи: Козимо Старый и его друзья (а также враги). Часть 2, политическая

Часть 1

Джованни ди Биччи

...Итак, на дворе у нас 1431 год. У Козимо все хорошо, а вот у Флоренции не очень. У Флоренции как раз начинается период, который можно политкорректно обозначить как «некоторая жопа».

Началось все с войны с Луккой. Независимый город Лукка имел наглость вступить в НАТО союз с герцогом Миланским, а ведь всем известно, что Милан с Флоренцией злейшие враги!

Понятное дело, флорентийские патриоты подняли хай, что надо немедленно начинать наступление… нет, не на Милан – в Милане в это время сидел герцогом старый психопат Филиппо Мария Висконти, дядя весьма и весьма серьезный и способный выдать любому врагу такой мзды, что мало бы не показалось. Наступать, естественно, надо было на Лукку.

Громче всех разорялся товарищ Ринальдо дельи Альбицци – член одного из самых старых и уважаемых флорентийских семейств и по совместительству главарь партии, которую можно было бы назвать аристократической, если бы во Флоренции в силу местных традиций слово «аристократ» не было синонимом слова «лишенец». Ринальдо указывал, что от грабежа Лукки флорентийской демократии будет сплошная польза – можно будет, наконец, снизить налоги, вздернутые до небес еще хрен его знает сколько лет назад (в основном как раз из-за непрекращающихся военных срачей с Миланом).

Синьория радостно согласилась – и тут же взвинтила налоги еще выше: ну, надо же на что-то содержать будущую победоносную армию!

Мнения партии Медичи на этот счет, судя по всему, разделились. Макиавелли пишет, что «именно партия Козимо была ярой сторонницей войны», и в какой-то мере так оно и было: в частности, кузен Козимо, Аверардо Медичи так драл глотку за наступление на Лукку, что даже самолично возглавил один из военных отрядов.

Сам Козимо отнесся к этой затее с несколько меньшим энтузиазмом: то ли потому что вообще войну не любил – он любил деньги и искусство, а и то, и другое в военное время плохо себя чувствует, – то ли потому что прагматично прозревал, что с горлохватами вроде Ринальдо дело закончится жопой. Во всяком случае, в личной переписке (правда, чуть позже) Козимо высказывался следующим образом: «Я не верю, что война закончится успешно, поэтому предпочел бы держаться от нее подальше».

Однако быть пацифистом в это время было не модно (и даже опасно), поэтому Козимо временно засунул свое миролюбие куда подальше и даже согласился войти в Совет Десяти – своего рода временное военное министерство, которое флорентийцы собирали каждый раз, когда им приспичивало повоевать.

Прогнозируемая жопа не заставила себя долго ждать. Правительство Лукки, узрев в своих владениях флорентийских миротворцев, немедленно кинулось бить челом в Милан. Миланский герцог (сам имевший дальний прицел захапать Лукку в личное владение) послал им на помощь молодого, но очень перспективного кондотьера Франческо Сфорцу. Вот он:



Ну, или вот, из Нюрнбергской хроники:



Молодой и перспективный кондотьер стремительно навалял противнику люлей, отчего во Флоренции сильно приуныли. Сообразив, что против лома нет приема, Синьория почесала репу и решила прибегнуть к старому испытанному средству: предложить кондотьеру взятку.

Конечно, совсем уж перейти на сторону Флоренции Сфорца не мог – для кондотьера это было бы не по понятиям, да и с Миланом наш молодой и перспективный сраться не желал: он как раз недавно обручился с единственной (правда, незаконнорожденной) дочкой герцога Бьянкой Марией, которой в ту пору было что-то около семи лет. В итоге высокие договаривающиеся стороны пришли к компромиссу: Сфорца взял у Синьории 50 000 флоринов и просто-напросто свалил со своими войсками из Лукки, помахав на прощание бывшим клиентам ручкой.

Узнав об этой, с позволения сказать, сделке, Козимо изошел на говно. Вообще-то, если бы Флоренция немного подождала, Сфорца ушел бы из Лукки совершенно бесплатно – кормить своих оглоедов ему там было уже нечем, к тому же в войсках начиналась чума. Но дело было уже сделано.

Сплавив Сфорцу, флорентийцы радостно ринулись снова штурмовать Лукку. В чьей-то премудрой голове (Макиавелли пишет, что это был Брунеллески, Стратерн считает, что Ринальдо Альбицци) зародилась сногсшибательная идея: если перегородить горную речку Серкьо, то вода хлынет на укрепления Лукки и смоет всех врагов, словно говно в унитазе, простите за анахронизм.

Речка Серкьо:



Сказано – сделано. Альбицци зафрахтовал Брунеллески, Микелоццо и Донателло в качестве руководителей проекта, и под их чутким руководством флорентийское войско принялось копать отсюда и до заката.

Граждане Лукки какое-то время с любопытством наблюдали за сим невероятным действом, а затем, дождавшись этого самого заката, под покровом ночи подкопали плотину с обратной стороны – в результате чего в унитаз слилась не Лукка, а флорентийский лагерь.

Позорище вышло неимоверное. Козимо, в очередной раз схватившись за голову, обозвал гениальных затейников идиотами и окончательно самоустранился из этого бардака, напросившись с дипломатической миссией в Верону. И как раз вовремя: к заварушке начали подключаться ближайшие (и не очень) соседи, включая Венецию, Геную и проч., и проч., так что работы по дипломатической части было пруд пруди.

Чтобы долго не рассусоливать, сразу подведу итоги: волынка с Луккской войной тянулась еще целых два года, пока, наконец, не осточертела всем участникам настолько, что было решено разойтись с миром, а насчет запаханных/просранных территорий тупо восстановить довоенный статус кво.

Конечно, после подписания такого мира Флоренция погрузилась в глубокий когнитивный диссонанс: это что ж, граждане дорогие, выходит – воевали-воевали, кучу сил и средств вбухали, а на выходе получили хрен в тряпке?! Конкурирующие кланы тут же принялись соревноваться в напихивании друг другу нефритовых жезлов в панамку. Альбицци и их сторонники обвиняли Медичи – дескать, это из-за их недостаточного патриотизма все закончилось так нехорошо. Медичи, в свою очередь, парировали в том духе, что если бы Ринальдо больше воевал и меньше грабил мирных подданных Лукки в личных корыстных целях, глядишь, и позориться бы не пришлось.

Наконец, Козимо нанес недоброжелателям решающий удар – заявил, что банк Медичи дает Флоренции ссуду на восстановление народного хозяйства после войны. В общем-то, это была чистой воды благотворительность: все прекрасно понимали, что вернуть этот кредит город сможет разве что тогда, когда рак на горе свистнет. Однако Козимо еще со времен приключений с Иоанном XXIII раз и навсегда усвоил принцип, который впоследствии будут истово исповедовать все его потомки: хороший пиар дороже денег.

После такого широкого жеста противники Козимо временно заткнулись – но только временно. Проблема политического раздрая никуда не делась, да и деться не могла: за время войны противостояние успело окончательно поляризоваться - мелкие местные кланы отошли в тень (кто разорился, кто помер, кто отправился в изгнание), и на арене фактически остались только две партии: Медичи и Альбицци. А это, сами понимаете, сулило куда большие неприятности, чем привычный коллективный срач всех со всеми.

У Альбицци в активе числилось родовитое (по флорентийским меркам) происхождение и многочисленные связи среди таких же родовитых (по тем же меркам) флорентийских семейств. В их глазах Медичи и прочие нувориши были наглыми выскочками, чье истинное место в табели о рангах находится возле параши.

Впрочем, Медичи тоже сильно изменились за лето были уже далеко не те деревенские понаехи, какими они были двести лет назад. Даже старый Джованни ди Биччи по линии своей маменьки Якопы приходился родней уважаемому семейству Спини, а уж сыновей он женил и вовсе по высшему разряду – Козимо, как мы знаем, на Контессине Барди, а Лоренцо – на Джиневре Кавальканти, потомице не хухры-мухры, а славного Кавальканте Кавальканти, с которым сам Данте вел приятные беседы в Аду.

В то же время, несмотря на все эти элитные родственные связи, Козимо имел наследственную репутацию радетеля за popolo minuto – простой народ. Все эти ткачи, сукновалы и прочие чомпи прекрасно помнили, что именно дальний предок Козимо – наш старый знакомый Сальвестро Медичи – позволил им когда-то пустить кровушку местным буржуям-угнетателям.

Впрочем, не нужно обманываться: уж кем-кем, а революционером Козимо никогда и близко не был. И вообще, все эти «отнять и поделить», а также публичные залезания на броневичок его натуре прирожденного банкира и дипломата глубоко претили. Так что когда вы видите в сериале, как Козимо Медичи толкает в Синьории речи про свободу-равенство-братство – сплюньте три раза и перекреститесь. Свое влияние Козимо предпочитал увеличивать втихаря. Сейчас Медичи модно сравнивать с мафиозными крестными отцами – и это как раз очень правильно. Подобно дону Корлеоне, Козимо умел привлекать сторонников благодеяниями: кому-то бессрочный кредит выдаст, кому-то родственника на государственную службу устроит, у кого-то первенца покрестит – не гнушаясь социальными различиями и, уж конечно, не забывая присылать все полагающимися по такому случаю дары. А про всякую благотворительность для городской бедноты и говорить нечего – где-где, а тут уж наш герой был впереди планеты всей.

При этом в общении Козимо был человеком приятным, обходительным и без непомерно раздутого ЧСВ – что в глазах облагодетельствованных выгодно отличало его от Ринальдо Альбицци, который и с ближайшими-то соратниками иначе как через губу не разговаривал. В результате флорентийская золотая молодежь, желавшая сделать политическую карьеру, начала потихоньку сруливать от Альбицци под гостеприимное крылышко Медичи – небезосновательно предполагая, что если у Ринальдо их пиком карьеры будет разве что должность старшего вылизывателя Ринальдовой задницы, то с Козимо можно сговориться и на что-нибудь поприличнее.

Благодаря такому разумному подходу, Медичи, имевшие изначально куда менее благоприятный старт, к описываемому времени догнали (но еще не перегнали) Альбицци. Наступил момент равновесия – очень хрупкого и очень опасного. Открытая война между семействами еще не вспыхнула, но на улицах уже начинали бить морды: фанаты обоих кланов по недостатку терпения выплескивали накопившуюся энергию.

Прикинув масштабы, в которые может вырасти этот уличный беспредел, Козимо счел за лучшее временно перебраться со всеми домочадцами на дачу загородную виллу Требьо. Вилла эта в прошлой жизни была средневековой крепостью и, даже после того как Микелоццо сделал в ней ренессансный евроремонт, все еще сохраняла фортификационные качества уровня «хрен возьмешь».

Вилла Требьо:



Однако будущее показало, что этот переезд был серьезной стратегической ошибкой. Как только Козимо уехал из города, Ринальдо моментально начал готовить новые выборы в Синьорию, подбирая фломастеры участников на свой вкус и цвет.

Тут, пожалуй, стоит сказать несколько слов о флорентийских выборах. Мы уже знаем, что гонфалоньер – на наши деньги, глава правительства – избирался всего на два месяца. Так вот: с Синьорией было то же самое. Всего в этом флорентийском «кабмине» было девять участников – шестеро от старших гильдий, двое от младших плюс собственно гонфалоньер. Их избирали на два месяца, причем все это время они обязаны были жить во дворце Синьории, получая довольно скромную, по флорентийским меркам, зарплату.

Сам избирательный процесс представлял, на современный взгляд, бред шизофреника, лишенного галоперидола. Где-то раз в пять лет Синьория заготавливала впрок список «достойных граждан», имена этих граждан писали на бумажках, бумажки закатывали в восковые шарики и ссыпали в мешок. Далее мешок отправлялся на хранение в церковь Санта-Кроче, откуда его каждые два месяца выносили, вытаскивали наугад девять шариков – и вуаля, получай, Флоренция, новую Синьорию!

В общем, пока Козимо сидел на своей вилле, Ринальдо, говоря языком избирательных технологий, совершил вброс (видать, не так уж надежно запечатывались эти восковые шарики!). После новых выборов ВНЕЗАПНО оказалось, что шесть свежеизбранных членов Синьории – все как один пламенные сторонники Альбицци, а гонфалоньер Бернардо Гваданьи вообще по гроб жизни Ринальдо обязан, поскольку тот оплатил его долги (по закону должники не имели право занимать государственные должности).

В сентябре 1433 года, когда Козимо наконец-то вернулся во Флоренцию, новоизбранная Синьория тут же вызвала его на ковер «для принятия некоторых важных решений». И тут Козимо совершил еще одну ошибку – он согласился прийти. Черт его знает, почему: то ли недооценил потенциальную опасность, то ли просто решил пойти ва-банк. Конечно, он догадывался, что дело может запахнуть жареным – не зря же сотрудники банка Медичи последние три месяца только тем и занимались, что выводили бабки подальше от Флоренции: часть активов перекочевала в римское отделение банка, часть – в венецианское, а еще часть была рассована по оффшорам местным монастырям, с руководством которых Медичи поддерживали самые теплые отношения.

И все же, несмотря на все признаки надвигающегося трындеца, Козимо пришел.

Чем закончился этот визит, вы, наверное, уже догадываетесь. До зала заседаний Козимо не дошел – повязали его прямо в коридоре и тут же запихнули на самый верх башни Синьории – в тюремную камеру, носившую на местном сленге издевательское название Alberghetto или Alberghettino («гостиничка»).



Пока наш герой очухивался в этой самой «гостиничке», внизу, в зале заседаний разгорелся бурный правительственный срач. Ринальдо вопил, что Козимо надо немедленно вынести смертный приговор, но Синьория внезапно сдала назад: все-таки Медичи – не последние люди в городе, и еще фиг его знает, чем эта затея обернется.

В качестве промежуточного компромисса было решено впаять узнику изгнание из Флоренции на пять лет – за «стремление возвыситься над рядовыми гражданами» (тут, кстати, и новый дом, построенный Микелоццо, припомнили: на фига, дескать, нормальному гражданину такой роскошный дворец?).

Однако даже после вынесения приговора из камеры Козимо не выпустили. Ринальдо все еще надеялся продавить для него «вышку», а Синьория застыла в ступоре, лихорадочно размышляя, как выбраться из той задницы, куда она по милости Ринальдо влезла. И правда: ну, арестовали Козимо – а дальше-то что? Лоренцо, его преданный братец, на свободе – и не просто на свободе, а окопался на вилле Требьо, куда к нему уже сбегаются местные пейзане с воплями: «Отомстим Синьории за нашего любимого Крестного Отца!» Хуже того, кондотьер Никколо да Толентино, старый приятель Козимо, неожиданно приперся со своим отрядом в Ластру – а это ведь всего в нескольких километрах от Флоренции! Спасибо, хоть на штурм пока не идет – боится, видать, что Козимо при таких раскладах сразу в тюрьме порешат, но а вдруг сдадут нервишки у наемника, и что тогда?

Опять же, международное сообщество взбесилось: вон, Никколо д’Эсте, маркиз Феррары и постоянный клиент банка Медичи, уже прислал свое гневное дипломатическое «давытамохренели». Положим, на Никколо с его крошечной Феррарой можно было бы и наплевать – подумаешь, великая держава, шесть соток среди трех болот, – но тут, как на грех, к сваре подключился сам папа римский («Моего личного банкира – в тюрьму?!»), а за ним и Венецианская республика («Это наш финансовый партнер, санкции хрен вам теперь, а не торговые связи»).

Пока Синьория ломала себе голову над этими проблемами, Козимо постепенно обжился в тюрьме и даже успел подружиться со своим охранником – товарищем по имени Федериго Малавольти. В один прекрасный день (точнее, вечер) Малавольти неожиданно привел на ужин к Козимо гостя – флорентийского гражданина Антонио ди Вьери по прозвищу Фарганаччо, «человека веселого и забавного» (© Макиавелли), а также – внимание! – близкого приятеля гонфалоньера Гваданьи.

Козимо посмотрел на Фарганаччо, Фарганаччо посмотрел на Козимо, потом они оба посмотрели на Малавольти – и Малавольти, все правильно поняв, «под предлогом, что намеревается принести еще какое-то угощение, оставил их вдвоем».

Пока этот на удивление догадливый тюремщик шлялся за угощением, Козимо вручил веселому и забавному Фарганаччо записку к казначею монастыря Санта-Мария-Новелла – одного из главных «оффшоров» Медичи. Записка представляла собой доверенность на получение 1 100 золотых флоринов: тысяча – для передачи гонфалоньеру Гваданьи, а сотня – самому Фарганаччо, за оказанную услугу.

Санта-Мария-Новелла:





Записка возымела свое действие. На следующий же день гонфалоньер Гваданьи слег с некой неизвестной науке, но, несомненно, крайне тяжелой болезнью, и послал в Синьорию сказать, что участвовать в вынесении приговора Козимо ну никак не может. От такого известия Ринальдо распидорасило в клочья: он-то уже и приговор подготовил, и чуть ли не палача с плахой ангажировал – а тут такая подстава! Правда, вместо себя Гваданьи поручил голосовать другому члену Синьории. Но тот – сюрприз! – тоже успел получить барашка в бумажке от партии Медичи – как, в общем-то, и все его коллеги. Впоследствии Козимо, верный своим жизненным принципам, охарактеризует моральные качества своих судей следующим образом: «Если бы только эти дураки захотели, они могли бы получить десять тысяч или даже больше за то, чтобы выручить меня из этой беды».

Козимо, конечно, был немножко неправ: бабки бабками, но Ринальдо Альбицци под боком тоже пока еще никто не отменял. В итоге, Синьория проголосовала ни нашим, ни вашим: Козимо постановили выслать на десять лет без права переписки в Падую, Лоренцо – на пять лет в Венецию, воинственного кузена Аверардо – на десять лет в Неаполь, остальных Медичи – кого куда на разные сроки.

Делать было нечего: пришлось отправляться в изгнание – да еще и оставить Синьории энную сумму в качестве гарантии своего дальнейшего хорошего поведения. Правда, больше ни единой копейкой победителям поживиться не удалось: основные финансы Медичи уже давно уплыли в иногородние филиалы, а соваться в монастыри, куда Козимо распихал все остальное, и вовсе было бесполезно – папская юрисдикция, с них где сядешь, там и слезешь!

Итак, наш герой отправился в Падую, прихватив с собой заодно своего любимого архитектора Микелоццо, который не пожелал оставаться на родине после того, как эта родина так паскудно обошлась с его патроном. По дороге Козимо приветствовали как дорогого гостя: маркиз Феррарский выслал ему почетный эскорт для проезда через свои шесть соток земли, а венецианцы, которым принадлежала Падуя, устроили торжественную встречу – с официальным приветствием от местной администрации и вообще со всяческой помпой.

Впрочем, в Падуе Козимо пробыл недолго. Очень скоро Светлейшая республика выбила для него у Флоренции разрешение свободно перемещаться по всем венецианским владениям, и Козимо перебрался непосредственно в Венецию, где его уже ожидал братец Лоренцо.

В Венеции братья поселились на территории монастыря Сан-Джорджо-Маджоре. В знак благодарности за гостеприимство (ну и вообще, чтобы было чем время занять) Козимо тут же заказал Микелоццо спроектировать для монастыря новое здание библиотеки. К этой библиотеке, кстати, он потом всю жизнь будет неравнодушен: когда в наследство от старого друга Никколо Никколи (того самого, который подначивал юного Козимо отправиться в Святую землю за античными рукописями) Медичи достанется 800 редчайших фолиантов, половину из них Козимо отошлет в подарок в Сан-Джорджо-Маджоре.

Так что, как видим, в изгнании Козимо жилось неплохо. Деньги были при нем, всеобщие почет и уважение – тоже, так что он спокойно предавался двум своим любимым хобби: строил хорошие вещи и ждал, пока по реке не проплывет труп его врага.

Насчет трупа, кстати, все к тому и шло. Дела во Флоренции шли хуже некуда. Внезапно обнаружилось, что после изгнания Медичи всеобщее процветание так и не наступило (вот странно-то, правда?). И вообще, если раньше городской бюджет мог рассчитывать на поддержку со стороны Козимо, то теперь финансы запели такие романсы, что флорентийцам оставалось только грязно матюгаться.

Особенно заковыристые матюги летели в адрес Ринальдо Альбицци, который при таких раскладах не придумал ничего лучше, чем задобрить народ очередной «маленькой победоносной войной». Воевать традиционно решили против Милана – но на этот раз не за Лукку, а, разнообразия ради, за крошечный городок Имолу. Война, правда, закончилась, почти не начавшись: миланцы оперативно надавали флорентийцам по рогам, так что пришлось отступить не солоно хлебавши.

После позорища с Имолой Ринальдо понял, что пришел момент истины: либо пан, либо пропал. В довершение всех бед, во Флоренции в очередной раз сменилась Синьория, и новый состав был практически поголовно сторонниками Медичи – а это уже грозило Альбицци такой жопой, что просто ой-ой-ой.

Решив спасать положение любой ценой, Ринальдо собрал оставшихся единомышленников и изложил им новый гениальный план: устроить переворот, захватить власть над республикой, а чтобы всякие демократические недобитки больше не пытались испортить всю малину, заключить союз с аристократами, вернув им политические права – те самые, отнятые еще триста лет назад.

На этом месте охренели даже самые преданные альбицциевские прихлебатели: вернуть во Флоренцию аристократию – это настолько противоречило всем национальным скрепам, что Ринальдо со своими идеями тут же был вежливо, но твердо послан в задницу.

Тогда Ринальдо решил пойти на уступки и вычеркнуть из плана аристократов: дескать, все то же самое, собираемся на площади, ведем людей на Синьорию, захватываем власть и наслаждаемся ей всласть. Но авторитет уже был подорван – соратники окончательно убедились, что их возглавляет неконтролируемый агрессивный дурак, поэтому в ответ прозвучали лишь невнятные обещания: да, наверное, придем, как только так и сразу, ты, главное, в нас не сомневайся, просто не поминай лихом, если что.

В итоге, когда в день Х Ринальдо Альбицци явился со своими людьми на площадь Сант-Аполлинаре – именно оттуда предполагалось начинать наступление – народу на площади оказалось чуть менее чем ни хрена.

Естественно, вождь мировой флорентийской революции впал в ярость и принялся рассылать к соратникам гонцов с закономерным вопросом «чтозанах». Ответы, однако, оказались неутешительными. Один из «заговорщиков» – Джованни Гвиччардини (судя по всему, тот еще тролль) – велел передать, «что он и без того достаточно решительно действует против враждебной партии, оставаясь дома и препятствуя своему брату Пьеро выступить на помощь правительству». Второй – Палла Строцци – после то ли пятого, то ли шестого гонца все-таки явился к месту назначения, но вместо обещанных пятисот человек привел с собой аж целых двух. Узрев этот кадровый мизер, Ринальдо окончательно слетел с катушек и принялся поливать Строцци на чем свет стоит, на что «мессер Палла не ответил ничего, что было бы расслышано присутствующими: он только пробормотал что-то, повернул коня и возвратился домой».

На этом, собственно, вся революция и кончилась. Пока несостоявшийся повелитель всея Флоренции срался на площади с бывшими соратниками, Синьория успела созвать людей, и штурмовать ее теперь было дохлый номер.

И все же, в Синьории не могли не понимать, что, даже лишившись союзников, Ринальдо представляет собой тот еще чирей на жопе. К счастью, кому-то в голову пришла светлая мысль подключить к делу папу Евгения IV, который как раз недавно приехал во Флоренцию.

Собственно говоря, во Флоренции Евгений оказался не то чтобы по своей воле – просто добрые римляне в очередной раз вышвырнули его из Рима (была такая народная римская традиция – чуть что, выгонять непонравившихся пап). Но все же понтифик – он и в Африке понтифик, поэтому когда Ринальдо получил от Евгения IV приглашение потолковать по душам за рюмкой чаю в келье монастыря Санта-Мария-Новелла, то с удовольствием на него откликнулся.

Политиком Евгений был хреновым – в конце концов, не зря же римляне выгнали его взашей, – зато переговорщик из него получился что надо. Не давая гостю опомниться, папа сразу присел ему на уши с бесконечными жалобами на свою горькую папскую долю, одновременно проводя параллели с бедами и несчастьями самого Ринальдо (под соусом «Христос терпел, и нам велел»). Затем разговор плавно перешел в пастырские утешения – и, слово за слово, Евгений уговорил Ринальдо отослать свою вооруженную братву домой и остаться ночевать у него в монастыре с тем, чтобы завтра начать мирные переговоры с Синьорией. Ну и, конечно, пообещал от имени флорентийского правительства полную амнистию и никаких притеснений - а главное, что Медичи никогда-никогда не будет позволено вернуться во Флоренцию.

Проснувшись на следующее утро, Ринальдо понял, что его развели как последнего лоха. Пока он дрых в монастыре, Синьория экстренно вызвала в город флорентийскую пехоту, пехота надавала по зубам всем, кого сочла неблагонадежными, а через несколько часов над площадью Синьории уже вовсю трезвонил легендарный флорентийский колокол Vacca («Корова»), созывая горожан на всеобщее собрание.

Дальше все пошло по накатанной колее. Гонфалоньер, следуя обычаю, зычно вопросил собравшийся народец, не желает ли тот созвать балию – чрезвычайную комиссию для принятия особо важных решений. Народец гаркнул: «Желаем!», Синьория быстренько сформировала балию из 350 «достойных граждан», и эти граждане в 350 голосов проголосовали за возвращение Медичи.

Через несколько дней Козимо со всеми чадами и домочадцами выехал из Венеции. Сто лет спустя Вазари, главный художественный лизоблюд герцога Козимо Первого, проиллюстрирует это триумфальное возвращение вот так:



Что самое забавное, на этот раз Вазари даже не особо погрешил против истины: голые младенцы на дороге у кортежа, конечно, не валялись, но, в общем, прием был самый восторженный. Подозреваю, Козимо всю дорогу должен был благодарить судьбу за то, что она ему послала Ринальдо Альбицци: если бы не это изгнание, еще неизвестно, удалось бы Медичи завоевать такую массовую поддержку или нет.

Так или иначе, Флоренция, нахлебавшаяся Альбицци по самое никуда, встретила Козимо как народного героя.

Строго говоря, она не так уж и ошибалась.

Продолжение следует…

запись создана: 16.08.2017 в 19:16

@темы: Медичи

---

Зальцбургская "Клеменца" оправдала все ожидания. Это что-то с чем-то.

По селларсовскому хэдканону, Секст и Сервилия тут подобрашки, которых Тит откопал в целях самопиара то ли в лагере для беженцев, то ли в гетто для угнетаемых меньшинств, то ли просто в трущобах. Во всяком случае, у них там остались друзья-сородичи, с которыми они постоянно бегают обниматься.

А каст просто потрясный.

Визит императора в гетто. Титу дарят золотишко, он жертвует его в пользу голодающих Поволжья пострадавших от Везувия, а дальше начинается хулиганство 80 левела, так что держитесь крепче.

Спойлер

Там еще много таких штук. Некоторые не совсем в кассу, но некоторые - самое то. Когда народ, оплакивающий жертв теракта в Капитолии, запел "Кирие", я все бросила, села перед экраном и зарыдала, как дура.

Секст-террорист:



Секст тут красавица и умница. От души говорю - у меня-то обычно на всех Секстов, кроме Бартоли, аллергия, а тут прямо именины сердца.

Mой любимый хор. И Вителлию плющит - каяться собирается. Вот эта смена темпа, что они здесь придумали, - это же просто обнять и плакать!

Смотреть

Еще спойлер

А Тит-то в финале помер. Я так и знала, что у Селларса какой-нибудь шиш в кармане припрятан.

запись создана: 18.08.2017 в 05:59

@темы: Моцарт, Mozart

---

Жара +35

Попугай не выдержал и полез купаться.

запись создана: 20.08.2017 в 19:26